Он родился 18 мая 1852 года в Замостье, городе на юго-востоке Польши. Воспитываясь в религиозном доме, он получил традиционное еврейское образование, изучал иврит и Талмуд. В своей автобиографии он рассказывает, что в детстве был илуем (гением). Мы вполне можем ему поверить, потому что, как только у него появился к ним доступ, он стал читать светские книги на русском, польском и немецком языках. Он также учил французский язык, чтобы читать на нем.
Перец выучился на юриста и в течение 10 лет успешно занимался адвокатской практикой в Замостье, пока в 1888 году царские власти не осудили его за пропаганду польского национализма и социализма. Кто и почему донес на него, остается загадкой до сих пор. Но в результате он был лишен права на работу адвокатом и вынужден был покинуть Замостье, чтобы найти другое поприще. Так он начал писать. В 1890 году он устроился в Совет еврейской общины Варшавы, где проработал с 1890 года до своей смерти в 1915 году. В некотором смысле это была удача, поскольку, хотя он зарабатывал меньше, чем если бы занимался адвокатской практикой, эта деятельность соответствовала его интересам в области общинной работы и, что более важно, давала ему время писать. Кроме того, он оказался в Варшаве, где проживало самое большое количество евреев в Польше и куда съезжались евреи из других стран, особенно литераторы, которые совершали паломничество в дом Переца, чтобы пообщаться с мастером. Перец поощрял и вдохновлял целое поколение еврейских писателей, включая Шолома Аша, С. Ан-ского, Довида Бергельсона, Аврома Рейзена и многих других.
Хотя политические взгляды Переца трудно определить, он склонялся к левым взглядам, скорее бундистским, чем сионистским. Он придерживался принципа «дойкейт», что можно перевести как «тутошнесть», и считал, что евреи должны бороться за равенство в странах, где они живут. Таким образом, Перец стал признанным лидером движения за развитие еврейской жизни в диаспоре и борцом за признание идиша основным языком еврейского народа. Он умер от сердечного приступа, сидя за письменным столом в апреле 1915 года. Его похороны были одними из самых массовых в тогдашней Варшаве.
В своих лучших рассказах (он пишет только рассказы, а также пьесы и стихи, но не романы) Перец любит использовать метод контрастного противопоставления противоположностей: грешник и святой, тело и душа, добродетельная женщина и похотливая, этот мир и другой, чтобы позволить им разыграться, сначала в соответствии с ожиданиями читателя. Затем он вырывает ковер из-под ног этих ожиданий, иногда меняя их местами, иногда используя всего лишь одно слово или фразу, которые сокрушительно переворачивают историю с ног на голову. Святой попадает в ад; женщина, всю жизнь вожделевшая в своем сердце неевреев, после смерти почитается за добродетельную; три эмблемы еврейского самопожертвования и мученичества, которые странствующая душа преподносит Хранителю Врат в «Трех подарках» в качестве цены за вход на небеса, объявляются красивыми, но бесполезными.
Самый известный рассказ Переца, «Бонче Швайг» («Бонче-молчальник»), пожалуй, является и самым циничным. В рассказе, действие которого происходит в царские времена, повествуется о Бонче, чья жизнь — это длинная череда несчастий и бед, начиная с момента, когда рука моэля соскользнула во время его обрезания, и заканчивая днем, когда он умирает неизвестным и неоплаканным в богадельне и его хоронят в безымянной могиле для нищих. Он работает носильщиком, и его часто «кидают» с оплатой, его единственный ребенок умирает, жена сбегает с другим. Его оплевывают и презирают, он терпит бесконечные травмы, унижения и несправедливость, но переносит все это в стоическом молчании, никогда не повышая голос против Бога или человека. На земле Бонче никто, и никто не замечает его кончины. Но на небесах, когда душа Бонче возносится после его смерти, происходит радостное событие, потому что перед нами редкая вещь: истинно святая, кроткая душа, не запятнанная ни малейшим моральным изъяном. Во время обязательного небесного суда над ним, чтобы выяснить, должен ли он быть допущен на небо, ангелу-обвинителю нечего сказать против Бонче, даже малейший грех не может быть поставлен ему в вину. Поэтому Голос Божий постановляет, что душа Бонче должна получить все, что пожелает; ему нужно только попросить, и ему будет дано. При всех огромных небесных ресурсах, которые он может просить, что же просит Бонче? Только, чтобы каждое утро у него была булочка с маслом. История заканчивается тем, что Небесный Прокурор смеется.
Очевидно, что эта история — притча. Но притча о чем? Это призыв к оружию для бесправного еврейского рабочего класса, критика еврейской пассивности перед лицом антисемитизма, идеализация смирения, требуемого от религиозного еврея, или критика кротости, которая никогда не жалуется на оскорбления? Является ли эта история критикой религиозного предположения, что покорная жизнь, прожитая без жалоб, будет вознаграждена на небесах? Если бы такой униженный и оскорбленный человек, как Бонче, попал на небеса, чтобы потребовать свою награду в загробной жизни, откуда бы он вообще знал, о чем просить? И почему Небесный Прокурор смеется в конце? Я не могу удержаться, чтобы не упомянуть здесь комментарий одного из моих студентов-неевреев, когда я дала им прочитать этот рассказ: если Бонче мертв, спросил студент, то зачем ему каждое утро булочка с маслом? Он же мертв! У него нет тела! А кто ест на небесах?
«Бонче Швайг» и многие другие из числа самых известных и самых любимых рассказов Переца имеют фольклорный оттенок. На самом деле, Перец часто перерабатывает народные сказки, народные поверья и суеверия в рассказы. Эти фольклорные истории были собраны в томе под названием «Фольксштимлехе гешихтн» («Фольклорные истории»), который был опубликован в 1908 году. Например, «Три подарка» — это история о душе, приговоренной к вечному заточению, потому что баланс между ее грехами и добрыми делами на небесных весах оказался ровным. Ни достаточно грешная, чтобы быть осужденной в ад, ни достаточно праведная, чтобы заслужить рай, душа обречена скитаться между двумя мирами, пока не найдет три подарка достаточной доброты и красоты, чтобы угодить небесным святым. Только тогда душе будет позволено войти в небесные врата.
И вот душа летит над землей в поисках необычных даров, необходимых ей, чтобы попасть на небо. Три дара, которые она в конце концов находит, символизируют еврейское мученичество. Первый — это кусочек земли из Палестины, который стоил жизни пожилому еврею во время ограбления. Пожилой человек не проронил ни звука, когда грабители забрали его золото и серебро, но лишиться этого кусочка земли, символизирующего национальные устремления еврейского народа, означало лишиться большего сокровища, чем любой драгоценный металл. Поэтому он закричал и был убит.
Второй подарок, символизирующий добродетель и скромность еврейских женщин, — окровавленная булавка, которой молодая еврейка, обвиненная в колдовстве, закрепила подол своего платья, чтобы ее тело не было обнажено, когда ее тащили по улицам, привязав к хвосту дикой лошади. Третий подарок — это ермолка, символ еврейской религии, которая упала с головы еврея, вынужденного пройти между двумя рядами вооруженных кнутами солдат. Когда ермолку сбивают с головы человека, он поворачивается, идет назад, возвращает ее и получает еще больше ударов плетью.
Таковы три дара, которые душа, стремящаяся попасть в рай, преподносит ангелам. Само собой разумеется, они принимаются, и душа попадает в рай. Основная идея повествования заключается в самоотверженном героизме трех жертв, которые снабдили душу «прекрасными дарами.» Но на фоне хора, воспевающего эту возвышенную тему, звучит одна нота, упорно выбивающаяся из общего ряда. Эта кислая нота впервые слышна, когда шамес небесного суда «горько» жалуется, что «нынешние ангелы пристрастились к подаркам». Другими словами, взяточничество так же распространено в другом мире, как и в этом. Та же тревожная нота снова слышна в жалобе души на общую посредственность мира, из-за которой так трудно найти приемлемые подарки. Наконец, эта кислая нота звучит в самой последней строке рассказа. Дары прекрасны, говорит небесный оракул, но не имеют практической или материальной ценности.
Так в чем ценность даров? Имеет ли она моральное или духовное значение? Или это утверждение иронично в том смысле, что ни одна из трех смертей в рассказе не сдвинула мир настолько, чтобы предотвратить другие? Также и три дара, которые так трогательно представляют еврейское мученичество, не заставят ангелов на небесах предпринять какие-либо практические действия в отношении бедственного положения евреев. Ангелы могут жалеть о страданиях мучеников, они могут восхищаться их преданностью и героизмом; они могут оценить эстетическую ценность смерти за свои убеждения, но единственная польза от таких подарков — в сказке, подобной той, которую мы читаем. Своим двусмысленным последним предложением Перецу удается поставить вопрос не только о том, какой мир делает возможными такие «прекрасные» подарки, но и о том, что в таком мире изгнания может быть их конечной ценностью и целью.
Другой фольклорный рассказ Переца, «У постели умирающего», повествует о добровольном отказе от рая ради адского пламени. Святая душа, которая делает этот выбор, всю жизнь жертвовала собой ради других, поэтому на самом краю могилы она не может изменить свою природу. Композиция повествования, которую создает Перец, заставляет читателя предположить, что он знает концовку, но в конце его ждет неожиданная философская головоломка.
История начинается с того, что благочестивый Лейбл Конскиволер лежит на смертном одре. Лейбл был религиозным человеком и никогда не забывал читать молитвы. Райские привратники отправились на землю в поисках души Лейбла, уверенные, что человек, который так истово молится, заслуживает места у Святого престола. Но не успел привратник прибыть к постели умирающего, как его встречает прислужник ада, посланный за той самой душой. (Перец иронизирует, рассуждая о классовых различиях между ангелами и чертями (ангелы явно превосходят по положению чертей), а также о расстоянии от рая и ада до земли: ад ближе).
Первый раунд выигрывает темный ангел. Лейбл Конскиволер оказался лицемером, маскировавшимся под благочестивого человека. На самом же деле он грабил вдов и сирот и совершал множество других подлых поступков. Другими словами, его сердце черно, как смола, и его утаскивают в ад.
Реб Нахман из Збаража — его зеркальная противоположность: святой человек, который пренебрегал стрижкой ногтей и часто забывал произнести молитву «Минха». На этот раз его посещает черт из ада, за которым мы следуем к постели умирающего, уверенные, что именно этой душе место там. Но чертей, похоже, так же легко ввести в заблуждение внешним видом, как и ангелов. Перец заботится о том, чтобы все было не так, как в первой части рассказа. На этот раз рядом с умирающим стоит белый ангел, который рассказывает о его добрых делах и восхваляет его праведность. Очевидно, что эта душа вполне заслужила свое место на небесах.
Затем происходит поворот: Нахман из Збаража доказывает, что он настоящий святой, отказываясь попасть на небеса. Он жалуется, что никогда не сможет быть счастлив среди золотых корон и сверкающих тронов рая. Он никогда не знал ни такого огромного богатства, ни такого совершенного покоя. В манере Бонче-молчальника он может представить себе загробный мир только как продолжение мира, который он знает, и он решает сопровождать темного ангела в ад, где он, по крайней мере, может находиться среди других страдающих душ. И снова ангел с небес вынужден вернуться в рай с пустыми руками. Второй раунд тоже выигрывает темный ангел.
Если не святой и не грешник, то кто же попадает в рай? Это один из вопросов, поднятых в этом рассказе. Выбрав ад, а не рай, реб Нахман определяет высшую степень святости как добровольный отказ от рая. В таком случае на небесах нет души, которая была бы столь же святой, как Нахман из Збаража, потому что, по условиям этой истории, душа, которая сравнялась бы с ним в святости, должна отправиться в ад. Но если бы все достойные души копировали реб Нахмана, то небеса обезлюдели бы; не было бы нужды в рае, но оставалось бы много нужды в аде. Такой сценарий разбалансировал бы мир; все различия между грешником и святым были бы стерты, если бы конечная награда для каждого была одинаковой.
Это, в свою очередь, поднимает вопрос о том, правильно ли поступает добрый человек на земле, потому что он ожидает награды в грядущем мире. Если это так, то в чем разница между таким человеком и Лейблом Конскиволером, который выполняет все мицвот, как положено, но не проявляет милосердия к ближним? С другой стороны, разве праведность и самопожертвование ради блага других не должны заслуживать какого-то признания? Если не на земле, то когда? По логике самоотверженной жизни реб Нахмана его душа должна была отвергнуть райские наслаждения как чуждые ее природе. В этом рассказе Перец довел идеал самопожертвования до крайнего предела. Выбор Нахмана оставляет брешь не только в раю, но и в самых заветных и не подвергавшихся сомнению предположениях читателя о природе и цели конечной награды и наказания.
Перец представляет еще одну вариацию на тему греха и святости, на этот раз применительно к женщинам, в рассказе «Опущенные глаза», фабула и заголовок которого отсылают к ошибочности человеческого чувства зрения. Это снова история о том, как мы, грешные люди, воспринимаем добродетель и грех, разработанная с помощью излюбленного приема Переца: зеркальных противоположностей. У человека есть две дочери. Старшая, Нехама, — идеал еврейской девушки: послушная, мягкая и добродетельная. «Добротою, — пишет Перец, — светились ее глаза». Младшая дочь — ее противоположность. В глазах Малки таится что-то острое, пронзительное и тревожное. Она часто рассеянна и мечтательна, скрывая истинное выражение своих глаз за опущенными веками.
Малку привлекают крестьяне, которые собираются на танцы, она любит флиртовать с ними в корчме отца. Ее взгляд привлекает сына помещика, у которого ее отец арендует корчму. Чтобы спасти ее от участи любовницы молодого графа, ее быстро выдают замуж за купца из Праги. Необходимость выдать младшую дочь замуж раньше старшей нарушает правильный порядок вещей; удача семьи оборачивается бедой, и их преследует несчастье. Отец теряет свою корчму, попадает в тюрьму, заболевает и умирает. Вскоре за ним следует его жена. Осиротевшая незамужняя Нехама остается одна. Ее соблазняет помещик-христианин, и она доживает остаток жизни в качестве его любовницы. Тем временем ее младшая сестра, которая так и не отвечает на письменные мольбы Нехамы о помощи, не переживает семейных неудач. Она по-прежнему ходит с опущенными глазами, что воспринимается обществом как признак скромности и добродетели, но в то же время скрывает истинную похотливость своей натуры.
Таким образом, Перец манипулирует ситуацией с двумя сестрами так, что они оказываются диаметрально противоположными; каждая из них имеет то, чего желает другая. Одна сестра грешит телом, другая — в голове; одна живет внешне благопристойно и добродетельно, другая — в грехе; одна обнимает мужа и тоскует по христианскому любовнику, другая обнимается с христианским любовником и тоскует по матери. Обе ходят с опущенными глазами: одна из лицемерия, другая — из стыда.
В этом рассказе Перец использует похоть, чтобы осветить дихотомию между телом и душой. Малка грешит умом, но ее тело не грешит, поэтому в глазах мира она добродетельна, независимо от того, что происходит в ее сердце. Ее сестра грешит телом, поэтому в глазах мира она падшая и не подлежит искуплению; чистота ее сердца не имеет значения. (Примечательно, что в этой истории грех определяется не как секс как таковой, а как секс с неевреем.)
После смерти души двух сестер распределяются в соответствии с их настоящим состоянием: душа святой старшей сестры летит, как голубка, прямо на небо, а душа младшей падает, каркая, как ворона, в черную адскую яму. Но на земле все происходит иначе, потому что материальный мир судит с точки зрения физической реальности. Поэтому тело младшей сестры хоронят на кладбище на почетном месте, а тело старшей кладут в мешок и закапывают в канаве у ворот. Когда через несколько лет тела эксгумируют, обнаруживается, что тело старшей сестры, Нехамы, полностью разложилось. Нечаянный удар могильщика сместил даже ее череп, так что от ее грешного тела не осталось и следа. Но когда вскрывают гробницу младшей сестры, ее тело оказывается нетронутым, а на бледном лице даже видна улыбка. Что это за улыбка? Это победа греха над добродетелью? Или торжество внешнего облика над внутренними достоинствами? Или, действительно, неважно, похотливо ли сердце, лишь бы тело не грешило? Что важнее греховное действие или мерзкая мысль?
Перец написал много рассказов, некоторые из них более современные, реалистичные и мрачные, чем те, которые я здесь обсуждаю. Я люблю их все. Но фольклорные сказки кажутся мне наиболее философски сложными и наиболее провокационными. Чем больше человек видит в них, тем больше ему остается увидеть. Перец рассматривал народные сказки как выражение внутренней жизни еврейского народа, внешнее существование которого он пытался реалистично описать в ранней работе под названием «Очерки путешествия по Томашевскому уезду» (1890). В этих путевых очерках он изобразил ужасающую низость повседневной жизни в штетлах; потрясающую нищету, суеверия, религиозный фанатизм, разделение между евреями и неевреями. В народных сказках Перец нашел средство вернуть евреям, подобным тем, которых он описал в «Очерках путешествия», их собственное художественное величие, оживить богатство их культурной жизни. Перерабатывая и публикуя эти истории, он мог поднести зеркало к лицу гонимого народа, в котором он мог увидеть красоту и мудрость своей собственной коллективной души. Народная сказка была естественной основой для создания национальной литературы.
Однако Перец был, по сути, городским, утонченным человеком, чья писательская манера склонялась к тонкости и сложности. Народные сказки как правило описывают бесхитростную сельскую среду, имеют простую структуру и прямолинейное решение. Результатом работы такого ума над подобными материалами являются истории, отличающиеся элегантностью и глубиной. В них идеально сочетаются простота народной сказки, с одной стороны, и парадоксальный, ироничный ум автора — с другой.
И все же при всем том влиянии, которое он когда-то оказал на культурную жизнь ашкеназских евреев, сегодня Перец мало известен, его творчество и репутация постигла та же участь, что и язык идиш, на котором он писал. Несколько лет назад, когда я с волнением рассказывала друзьям, что буду выступать в Польше на конференции, посвященной Перецу, никто не понял, о ком идет речь. Мне пришлось снова и снова объяснять, кто такой Перец. Я сделала это, пересказав некоторые из его рассказов, как я это сделала здесь. В конце концов, нет лучшего способа отдать дань уважения писателю, чем рассказать о его произведениях. Так что это моя дань великому, сложному интеллекту Ицхока-Лейбуша Переца, чьи рассказы подарили мне бесконечное удовольствие и бесконечную пищу для размышлений.
