НАСЛЕДИЕ

В этом месяце планируется представить предложения по увековечению памяти литваков

В этом месяце планируется представить предложения по увековечению памяти литваков

BNS
Фото LRT

Сформированная в прошлом году рабочая группа по увековечению памяти о евреях Литвы на территории Вильнюсского Дворца концертов и спорта завершает согласование своих предложений с правительством и планирует представить их в этом месяце.

“В ходе длительных и сложных обсуждений дорабатываются приемлемые для всех членов группы предложения относительно того, что может быть на территории нынешнего Вильнюсского Дворца концертов и спорта и на территории старого еврейского кладбища Шнипишкес (Шнипишок)”, – сообщили агнетству BNS в департаменте по связям с общественностью правительства на прошлой неделе.

“Мы надеемся, что предложения рабочей группы будут переданы в правительство в этом месяце, и мы сможем продвинуться вперед в дальнейшей реализации проекта”, – говорится в нем.

Советы раввина Яакова Эдельштейна

Советы раввина Яакова Эдельштейна

В седьмую годовщину со дня смерти Яакова Эдельштейна, который около 70 лет занимал пост раввина Рамат а-Шарона и был высокопоставленным судьей в религиозном суде раввина Нисима Карелица, сайт “Кипа” публикует подборку советов и рекомендаций покойного.

На просьбы о “сгулот” (церемониях и молитвах, которые призваны помочь в той или иной ситуации) раввин отвечал, что просящий должен заняться улучшением собственных качеств, попросить прощения у тех, кого он обидел, и более тщательно соблюдать субботу. Когда к Эдельштейну обращались за благословениями, он направлял просящего к пережившим Холокост: “Это святые люди, которые выстояли в испытаниях”.

По мнению покойного раввина, в конфликтных ситуациях стоит уступать, даже если вторая сторона неправа. Когда человек уступает, это идеальное время для молитв и личных просьб, которые будут услышаны. Тем, кто жаловался на беспокойство, раввин Яаков Эдельштейн рекомендовал более уважительно относиться к людям.

Чувство вины раввин считал неконструктивным, поскольку оно заставляет думать о прошлом, а не о будущем. К кризисным моментам Эдельштейн относился как к шансу духовно вырасти. Когда к раввину пришел обанкротившийся бизнесмен, р. Яаков Эдельштейн сказал: “Вы столкнулись с испытанием богатством. Это первый класс школы. Теперь вы переходите во второй класс, с новым испытанием. Вы справитесь с ним и таким образом подрастете”.

Раввин Я. Эдельштейн был одним из лидеров современного еврейства. Он родился в 1924 году в Советском Союзе и в юном возрасте переехал в подмандатную Палестину. Его отец был раввином поселка Шумячи возле Смоленска. В возрасте 26 лет Яаков Эдельштейн был назначен раввином израильского города Рамат а-Шарон, где вместе с раввином Биньямином Мовшевичем создал ешиву. Через несколько лет р. Мовшевич скончался, и р. Эдельштейн возглавил ешиву, на протяжении десятилетий преподавая Талмуд, Галаху и еврейскую философию.

Впоследствии р. Яаков Эдельштейн преподавал в различных ешивах Бней-Брака, возглавлял ешивы «Хуг Хатам-Софер — Махане Авраам» и «Тиферет Моше». Ежегодно  устраивал специальные молитвы для людей, которые не могли создать семью или страдали от бездетности. Многие обращались к раввину за благословениями и консультировались с ним в целом ряде вопросов, включая семейные.

Пятеро детей р. Эдельштейна пошли по стопам отца, став раввинами различных израильских ешив и населенных пунктов. Печатное наследие раввина — 15 книг, в которых собраны его талмудические лекции и комментарии к Торе.

В здании Avia Solutions Groups открыта посвященная Холокосту выставка

В здании Avia Solutions Groups открыта посвященная Холокосту выставка

По инициативе директора администрации компаний Avia Solutions Group Миши Якобаса открыта публичная выставка фотохудожника Михаэля Шубица, посвященная Холокосту, пишет портал madeinvilnius.lt. Бывший директор Вильнюсской гимназии ORT им. Шолом-Алейхема М. Якобас сказал, что особенно ждет на этой выставке школьников – им хотят передать знания, накопленный опыт, много внимания уделяется теме Холокоста в Литве и в Европе. Выставка действует до мая и открыта для всех желающих в здании Avia Solutions Groups, по адресу ул. Даряус ир Гирено, 21, Вильнюс.

Шубиц в 1955 г. родился в Израиле, но его история тесно связана с Каунасом. Родители фотохудожника – родившиеся в Каунасе литваки, которые пережили Холокост. Их история и поиски прошлого побудили Шубица вернуться к корням, в Литву и исследовать историю семьи.

На снимках – родившиеся в Каунасе евреи, пережившие ужасы войны, жизнь которым спасли рисковавшие своей жизнью литовцы. Эти люди помнят Холокост и имена людей, спасших им жизнь, по-прежнему называют Литву своим домом.

Фото Д. Умбрасас LRT

Здание бывшей Тельшяйской иешивы открыто для посещения

Здание бывшей Тельшяйской иешивы открыто для посещения

Неделю назад в Тельшяй в помещении бывшей иешивы открылся филиал жемайтийского музея “Алка”. Целью нового музейного пространства, расположенного в исторической еврейской гимназии, является сохранение и актуализация еврейского культурного наследия.

В основу экспозиции «Тельшяйская иешива» положена книга «Тельшяй» (издана в 1984 году в Израиле, составитель Исаак Альперович), которая в 2022 году была переведена на литовский язык. Выставка «Тельшяй. Книга памяти» поможет всем желающим открыть для себя исторические фрагменты жизни евреев Тельшяй, заинтересоваться историей города.

Мы приглашаем всех желающих посетить и полюбоваться отреставрированным зданием бывшей иешивы.

 

Малоизвестные факты о царе Давиде

Малоизвестные факты о царе Давиде

imrey.org

Как звали мать Давида?

Несмотря на то, что в Письменной Торе мы не находим сведений о матери царя Давида, но Устная Тора (Бава Батра, 81а) сообщает нам ее имя — Нацевет бат Адаэль.

Рут (Руфь) была прабабкой Давида

В свитке Рут (4:22) сказано, что сын Рут и Боаза Овед родил Ишая, а Ишай родил Давида. Таким образом, Моавитянка Рут была прабабкой Давида по отцовской линии.

Многие считали, что Давид не имеет права быть царем

Несмотря на то, что сказано «да моавитянин не войдет в общину Израиля» (Дварим, 23:4), это правило не относилось к Рут, поскольку, согласно устной традиции, здесь идет речь именно моавитянине, а не о моавитянке. И все же были такие, которые, не зная этого закона, считали, что брака отца Давида с еврейкой неправомочный. Поскольку так, Давид, по их мнению, не имеет права быть царем. Только пророк Шмуэль сумел положить конец этим ошибочным мнениям.

Адам подарил Давиду 70 лет

Изначально Адам должен был прожить 1000 лет, но, когда он благодаря пророческому дару увидел, что Давиду суждено умереть сразу после рождения, Адам решил отдать Давиду 70 из положенных ему тысячи лет. Поэтому Первый Человек прожил только 930 лет, а 70 — перешли к Давиду. (Бемидбар раба, 14)

Каждую ночь Давид делил на две части

Каждую ночь царь Давид делил на две половины: первую половину ночи он занимался изучением Торы, а вторую половину – прославлением Творца. (Брахот, 3б)

Сколько времени спал Давид?

Давид никогда не спал больше получаса подряд. (Там же)

Давид не грешил

Несмотря на то, что из Танаха видно, на первый взгляд, что царь Довид согрешил с Бат Шевой, женой Урии-хетийца, наши мудрецы (Шабат, 56а) сообщают, что в действительности он не совершал такой тяжелый грех. Дело в том, что, по мнению наших мудрецов, жена Урии-хетийца была на тот момент не замужем, т.к. в армии Давида существовал обычай: каждый, кто уходил на войну, давал жене гет (разводное письмо), чтобы, если он погибнет, жене не пришлось вступать в левиратный брак (т.е. выходить за его брата — ибум). И Урия дал своей жене гет, отправляясь на войну. Против Урии Давид также не совершил греха, послав его на передовую, поскольку тот был мятежником и ему полагалась смертная казнь. Грех Давида заключался лишь в том, что он должен был потребовать Урию к суду Сангедрина как мятежника, а не убивать его «мечом амонитян», отправляя его на войну.

Каждый день изучения

Торы Давида был дороже Творцу, чем тысячи всесожжений его сына Шломо Давиду не было дано право построить Храм, однако Всевышний сообщил ему, что каждый день его изучения Торы дороже Творцу, чем тысячи всесожжений, которые в будущем его сын Шломо принесет на храмовом жертвеннике. (Шабат, 30а)

Давид просил у Бога открыть ему день его кончины

Давид просил у Бога отрыть ему день его кончины. Однако Всевышний возразил: «Мною установлено, что человеку не сообщают, сколько ему отпущено дней». Тогда царь попросил открыть, в какой день недели завершится его жизнь. Ответ был: «Ты умрешь в Шабат». (Шабат, 30а)

Каждую Субботу Давид сидел и учился, не прерываясь целые сутки, чтобы к нему не мог приблизиться ангел смерти

С тех пор, как Давид узнал, что он умрет в Шабат, каждую Субботу Давид сидел и учился, не прерываясь целые сутки, чтобы к нему не мог приблизиться ангел смерти, ибо Тора защищает от смерти. И в тот день, когда должна была успокоиться его душа, ангел смерти не смог к нему подступиться, ибо он не прерывал занятий. На исходе дня ангел смерти начал раскачивать деревья в дворцовом саду, и листва зашумела небывало громко. Давид вышел выяснить, что это за шум, и, упав на крыльцо, затих. (Шабат 30аб, Раши)

Написание Псалмов

В годы старости Давид собрал свои песнопения в единую книгу — Сефер Теилим (Мальбим, I Шмуэль 2, 23:1). В свою книгу Давид включил псалмы еще десяти мудрецов: Адама (псалом 139), царя Малки-Цедека (Шема), праотца Авраама (псалом 89), пророка Моше (90-100) и др. (Бава батра 14б, Раши). Но он обработал и обновил эти псалмы, и на них лежит печать его авторства. (Песахим 117а; Коэлет раба 7:39; Шохер тов 1; Мецудат Давид, Теилим 90:1)

Давида просил у Бога о великой награде тому, кто читает книгу Псалмов

Царь Давид просил у Бога, чтобы тот, кто читает книгу Псалмов внимательно и вдумываясь в каждое слово, получал за это чтение такую же большую награду, как изучающий самые тяжелые трактаты Негаим и Оалот. (Мидраш Шохар Тов, 1:1)

Давид был одним из семи величайших пастырей

Царь Давид считается одним из семи величайших пастырей человечества — наряду с Адамом, Шетом, Метушелахом, Авраамом, Яаковом и Моше. (Сукка 52б)

Давид был одним из восьми величайших праведников, над телами которых не было властно посмертное разложение

В соответствии с одним мнением, приведенным в Талмуде (Бава батра 17а), Давид был одним из восьми величайших праведников, над телами которых не было властно посмертное разложение.

Maceva: Волонтеры работали на еврейском кладбище Зарасай

Maceva: Волонтеры работали на еврейском кладбище Зарасай

Фото: Lithuania Jewish Cemetery Project

Добровольцы из Германии, Израиля и Литвы в течение десяти дней работали на Зарасайском еврейском кладбище, сообщает неправительственная организация по сохранению и созданию каталога литвакских кладбищ “MACEVA”.

Лагерь организовали и финансово поддержали неправительственная организация Aktion Sühnezeichen Friedensdienste (ASF, Германия), посольство Германии в Вильнюсе и «Maceva».

В течение этих дней было приведено в порядок, а также инвентаризированы и сфотографировано почти 1300 памятников. Позднее эпитафии будут переведены, и все данные будут опубликованы на сайте Maceva.

«Maceva» благодарит всех волонтеров из Германии, Израиля и Литвы – эти замечательные люди пожертвовали не только деньги, но и свое драгоценное время для того, чтобы память о еврейской общине, жившей когда-то в Зарасай, не была забыта, чтобы она продолжала жить и сохранялась. Особая благодарность Зарасайскому самоуправлению, которое приложило значительные усилия для очистки кладбища от растительности.

Лагерь посетили руководитель отдела культуры посольства Германии в Литве г-жа Анья Лютер и посол Израиля в Литве Хадас Виттенберг-Сильверстейн, заместитель посла Израиля Эрез Голан, а также представители Зарасайского самоуправления.

“Шалом, Акмяне!”

“Шалом, Акмяне!”

В прошедшие выходные в Доме культуры Акмяне состоялось традиционное мероприятие „Šalom, Akmene!” – «Шалом, Акмяне», которое знакомит жителей города с еврейской культурой, традициями и наследием.

 

На этот раз к проведению этого мини-фестиваля присоединилось кафе ЕОЛ Литвы «Begelių krautuvėlė» («Лавка бейгелей») с корзинками горячих бейгелей и литвакских сладостей. Прекрасная половина еврейской общины Шяуляйского края приготовила форшмак и рубленную печень.

Мы рассказали участникам „Šalom, Akmene!” о еврейской кухне и самых известных в мире бейгелях, вспомнили их историю, поделились рецептами и секретами успешного приготовления. Жители Акмяне с удовольствием дегустировали блюда еврейской кухни, активно задавали вопросы об образе жизни литваков, о существующих по сей день мифах и предрассудках, интересовались историей и современностью.

Эта увлекательная встреча стала первой из серии мероприятий, предваряющих фестиваль “Дни еврейской культуры Европы”, который пройдет 3 сентября.

Восстановлено здание деревянной синагоги в Куркляй

Восстановлено здание деревянной синагоги в Куркляй

В начале июня в местечке Куркляй (Аникщяйский район Утенского уезда на северо-востоке Литвы) было открыто здание одной из немногих сохранившихся деревянных синагог в Европе.

Восстановленное здание синагоги отныне будет выполнять функции Центра культуры. Его посетители смогут узнать об истории и жизни еврейской общины городка на постоянной выставке.

«До Второй мировой войны в Куркляй существовала большая еврейская община, которая исчезла после трагических событий Холокоста. Если здание синагоги не вернуть к жизни, оно снова придет в упадок. Поэтому мы рады, что Аникщяйский культурный центр и вся община этого района приспособили его к новой жизни.

Это еще один прекрасный пример сотрудничества Еврейской общины (литваков) Литвы с муниципалитетами и центрами культуры», – отметила председатель ЕОЛ, адвокат Фаина Куклянски.

Фото: здание синагоги Кукркляй до реставрации

Деревянная синагога Куркляй была построена в 1936 году, в период первой независимости Литвы, по проекту архитектора Повиласа Юренаса.

По воспоминаниям, синагога была видна издалека, так как высокое здание выделялось среди небольших домов городка. Привлекали внимание интересные двери синагоги и необычные округлые окна с цветными стеклами, напоминающими витражи.

Синагога утратила свою красоту и первоначальное назначение после Второй мировой войны. В советское время сакральное здание было переоборудовано под склад и столярную мастерскую для колхоза, были заколочены окна, украшенные витражами.

После окончания эпохи колхозов в здании больше не было необходимости, и в 1990 году синагога пришла в запустение.

В 2013 году Европейская ассоциация по сохранению и развитию еврейской культуры и наследия включила в маршрут программы «По дорогам еврейского наследия» 14 сохранившихся деревянных синагог в Литве.

На месте кладбища Шнипишкес (Шнипишок) в Вильнюсе создадут мемориал литовским евреям

На месте кладбища Шнипишкес (Шнипишок) в Вильнюсе создадут мемориал литовским евреям

Спорная ситуация вокруг еврейского кладбища Шнипишкес в Вильнюсе разрешилась. Муниципалитет Вильнюса отказался от планов построить на этом месте конференц-центр. Решено превратить его в мемориал литовским евреям, сообщает The Times of Israel, чтобы останки погребенных там евреев не были потревожены. Об этом было объявлено 1 июня директором Литовского национального художественного музея Арунасом Гелунасом.

Фонд еврейского наследия опубликовал 6 июня два отчета, которые он назвал «дорожной картой» для муниципалитетов и активистов по сохранению культуры. В них содержатся рекомендации о том, как превратить не менее 1700 еврейских кладбищ в семи странах, включая Литву, в Центры просвещения о еврейском и местном наследии, и привлечь туристов. Рекомендации включают создание региональных связей через национальные границы в соседних странах, чтобы предлагать туристические пакеты, объединяющие несколько объектов еврейского наследия. Они также рекомендуют развивать приверженность объектам еврейского наследия в муниципалитетах, где они расположены, чтобы гарантировать их активное и постоянное участие в усилиях по его сохранению.

Помимо Литвы, “дорожные карты” также предлагают обзор еврейских кладбищ в Грузии, Венгрии, Молдове, Польше, Словакии.

Два объекта еврейского культурного наследия объявлены охраняемыми государством

Два объекта еврейского культурного наследия объявлены охраняемыми государством

Министерство культуры Литвы сообщило, что объявление объектов охраняемыми государством даст им больше возможностей получить долю финансирования из государственного бюджета на сохранение.

Остатки Большой синагоги и миквы находятся в Старом городе на улице Жиду. Точная дата строительства синагоги неизвестна.

“(…) Время строительства каменной синагоги можно отнести к привилегии Владислава Вазы. Таким образом, новая синагога должна была быть построена после 1633 года. В то время новопостроенная синагога была самой большой синагогой в Республике двух народов. Во время Первой мировой войны большая часть художественных ценностей из синагоги была вывезена в Россию”, – говорится в докладе.

В 2020 году синагога и остатки ритуальной миквы были переданы в ведение Фонда доброй воли. В настоящее время Еврейская община Вильнюса совместно с государственными органами разрабатывает концепцию воссоздания синагоги.

Еще одним объектом, объявленным охраняемым, стал комплекс домов, построенный в конце XIX – начале XX веков на улице Й. Басанавичюса, в котором в 1915 году была основана первая Вильнюсская литовская гимназия. Его основателями являются Йонас Басанавичюс и Повилас Гайделёнис.

В 1925 году в одном из помещений этого комплекса был основан Еврейский Научно-исследовательский Институт YIVO, который в настоящее время продолжает свою деятельность в Нью-Йорке.

В Купишкисе после восстановительных работ открыто здание бывшей синагоги

В Купишкисе после восстановительных работ открыто здание бывшей синагоги

Историческая память — это не только события, истории людей, но и культурное наследие. Это напоминание о том, чем жили прошлые поколения и что было для них важно. Поэтому отрадно, когда в городах, где когда-то жили большие еврейские общины, возрождается наследие еврейского народа.

В пятницу в Купишкисе председатель Еврейской общины (литваков) Литвы Фаина Куклянски, посол Израиля в Литве Хадас Виттенберг-Сильверстейн и посол США Роберт С. Гилкрист посетили здание бывшей Старой синагоги, которое было вновь открыто после шести лет восстановительных работ. В здании расположена городская публичная библиотека.

«До Второй мировой войны в Купишкисе была большая еврейская община. К сожалению, почти вся она была убита нацистами и местными коллаборационистами. Правильно, что по прошествии по крайней мере восемьдесят лет историю еврейской общины вспоминают вновь. Здание бывшей синагоги будет напоминать об огромном вкладе евреев в развитие города», – сказала Ф. Куклянски.

Возрождение истории

Еврейская община оставила яркий cлед в Купишкисе. Первая еврейская община появилась здесь примерно в 17 веке, о чем свидетельствует разрешение на строительство синагоги, выданное в 1682 году. В 1897 году в Купишкисе проживал 2 661 еврей, или 71 процент от общего населения города, составлявшего 3 742 человека.

В межвоенный период в Купишкисе действовали три синагоги: с северной стороны стояла Большая синагога, параллельно ей – Южная или Малая синагога, а с западной – хасидский молельный дом.

Сегодня сохранились два здания – Большой синагоги и хасидской. Большая синагога была не только местом молитвы, но и местом для собраний общины и изучения Торы. Несмотря на все невзгоды, синагога функционировала вплоть до трагических лет нацистской оккупации.

С 1950 года в здании бывшей синагоги размещается Публичная библиотека Купишкиса.

 

В Паланге открыта мемориальная доска, посвященная еврейской общине города-курорта

В Паланге открыта мемориальная доска, посвященная еврейской общине города-курорта

delfi.lt

Ежегодно 27 января во всем мире отмечается Международный день памяти жертв Холокоста. Для жителей Паланги этот день напоминает об ужасном факте: 27 июня и 12 октября 1941 г. более 400 жителей нашего города – трудолюбивые, умные, предприимчивые, любящие жизнь и море евреи Паланги – стали жертвами Холокоста. Каждый восьмой житель Паланги еврейского происхождения был замучен и расстрелян в течение этих двух дней. И это не окончательная цифра…

В минувшую пятницу руководство Паланги – мэр Шарунас Вайткус, вице-мэр Римантас Микалькенас, а также руководитель отдела культуры мэрии Робертас Траутманас вместе с еврейской общиной Паланги и ее председателем Вилюсом Гутманом, посетили Палангское кладбище, где у мемориала почтили память евреев и литовцев, которые были убиты нацистами 27 июня 1941 г.

В этот же день была открыта мемориальная доска, посвященная когда-то многочисленной  еврейской общине Паланги, внесшей большой вклад в развитие курортного бизнеса в городе, торговли, ремесел, обработки янтаря. Памятный знак увековечил место Большой и Малой синагог.

На мемориальной доске на четырех языках – литовским, английском, иврите и идише, указано, что на этом месте находились Большая синагога, построенная в 1880 году, и Малая синагога, построенная в 1900 году.

Неизвестно, сколько синагог существовало в Паланге, поскольку не все источники указывают даты строительства синагог одинаково. Есть свидетельства, что в 1540 году евреи получили привилегию на строительство первой синагоги в Паланге. В 1738 году на одной стороне главной улицы находился католический храм, а на другой – синагога.

Архитекторы д-р Мария Рупейкене и Антанас Рупейка утверждают, что в 1863 году в Паланге была построена деревянная синагога. После того как она сгорела, в 1880 году была построена Большая синагога, а еще две синагоги (предположительно кирпичные) были построены в 1900 году. На плане Паланги 1939 года показаны два кирпичных здания разных размеров – Большая и Малая синагоги.

Площади синагог были 20×17 м и 14×13 м. Обе синагоги были построены из красного кирпича, украшены лепными деталями, а в их экстерьере преобладали элементы неороманского стиля.

И. Шимоните: дискуссии о создании музея истории литваков могут затянуться, принимать решения будет непросто

И. Шимоните: дискуссии о создании музея истории литваков могут затянуться, принимать решения будет непросто

Премьер-министр Ингрида Шимоните считает, что реализация идеи создания музея или мемориала, посвященного истории литовских евреев, на месте бывшего вильнюсского Дворца концертов и спорта может оказаться длительным и трудным процессом, сообщает агентство BNS.

«Процесс идет, но для создания действительно значимого и соответствующего своей сути памятного объекта литовских евреев нужно будет много работать. Комиссия отберет идеи, по ним нужен будет консенсус”, – заявила глава правительства.

По словам Шимоните, дискуссии о еврейском мемориале могут затянуться, принимать решения будет непросто.

Концепцию памятного места должна выработать специальная комиссия из литовских и зарубежных ученых, раввинов, историков, публицистов. Комиссия должна быть сформирована до конца этого года.

Планы оборудования конференц-центра на месте построенного в 1971 году Дворца концертов и спорта, вынашивались с 2015 года, когда здание перешло в собственность Имущественного банка (Turto bankas).

Против проекта реконструкции Дворца спорта выступили некоторые религиозные еврейские общины, потому что комплекс расположен на территории старого еврейского кладбища, действовавшего здесь с XVI века.

“Идиш снова звучит в Каунасе”

“Идиш снова звучит в Каунасе”

Первый концерт проекта Каунасской еврейской общины “Идиш снова звучит в Каунасе”, “Еврейский соловей из временной столицы Литвы”, посвященный 95-летию со дня рождения знаменитой певицы Нехамы Лифшицайте, завершился обещанием встретиться через пять лет по случаю 100-летия выдающейся исполнительницы песен на идиш.

Сказать, что это был прекрасный концерт, значит ничего не сказать. Это был необыкновенный вечер, в котором было много любви, вдохновения, света, человечности и триумфа жизни, преодолевающего все невзгоды мира. По крайней мере, музыка, которую мы слышали на концерте, наверняка звучит в сердцах многих.

За этот праздник мы благодарны Светлане Кундиш – это был прекрасный подарок любимой ученицы, благодарность и гимн любимой учительнице – и великолепной команде музыкантов: Патрику Фарреллу, Расе Вайчюлите, Дэйнюсу Буйка и юной солистке Рамуне Буйкайте.

Душа Нехамы, хрупкая и нежная, сильная и бесстрашная, воспевающая жизнь, несомненно, была с нами в понедельник вечером в Каунасской филармонии.

Спасибо всем, кто финансировал этот проект: Каунасскому городскому самоуправлению, Департаменту национальных меньшинств при Правительстве Литовской Республики, Фонду доброй воли: без вашей финансовой поддержки мы бы не смогли пригласить таких замечательных музыкантов.

Спасибо Каунасской государственной филармонии за сотрудничество.

Огромное СПАСИБО всем, кто пришел на концерт, всем, кто поддерживает деятельность Каунасской еврейской общины: без вас этот праздник не состоялся бы.

Особую благодарность выражаем прекрасной дочери Нехамы Лифшицайте – Розе Литай, за ее позитив и за все, что она делает для того, чтобы имя и музыкальное наследие ее мамы жило в Литве.

 

Форум культуры литваков в Каунасе открыла глава правительства Литвы

Форум культуры литваков в Каунасе открыла глава правительства Литвы

Фото: Laima Penek|LRV

В четверг премьер-министр Ингрида Шимоните посетила Каунас для участия в Форуме литвакской культуры – двухдневном мероприятии программы “Каунас 2022”, который был посвящен еврейскому культурному наследию в Литве. В своем приветственном слове к участникам и гостям форума премьер-министр отметила «важность богатой культуры литваков в самобытности Литвы, обязательство развивать сохранившиеся ростки этой культуры и помнить болезненную историю».

“Литовские евреи на протяжении всей нашей истории принимали особенно активное участие в создании литовской государственности. Мы ценим это, но должны признать, что нас по-прежнему мало интересует, кто жил рядом с нами, что это были за люди и каков их вклад в культурную, политическую или экономическую жизнь Литвы. 700 лет богатой истории, сотни и даже тысячи известных личностей, в том числе лауреатов Нобелевской премии, художников, мыслителей, ученых, врачей, музыкантов и исполнителей, прославивших Литву на весь мир. Некоторые из самых известных ешив (религиозных школ) до сих пор носят названия литовских городов, потому что на их базе были созданы религиозные центры мирового уровня, которые продолжают свою деятельность в США и Израиле. А еще сотни театров, литературных и художественных коллективов, школ, синагог, которые украсили наши города и городки”, – сказала глава правительства И. Шимоните, добавив, что Литву заслуженно можно назвать бриллиантом нетронутого еврейского культурного наследия Европы.

В то же время, сказала она, мы должны признать, что без понимания уроков истории не может быть будущего:

“Холокост для Литвы – невыразимо тяжелая травма, раны от которой ощущаются и сегодня. Мы не только потеряли важную часть себя физически, но и наше самоощущение было разрушено. Это становится очевидным, когда начинаешь думать о “нас” и о “них”, когда великие творцы-литваки до сих пор не воспринимаются как неотъемлемая часть культурной истории Литвы. Большинство школьников хорошо знают имя М.К. Чюрлёниса, но не слышали о Яше Хейфеце, самом известном в мире скрипаче-виртуозе XX века, который родился, провел детство и дал свой первый концерт в Литве”, – сказала Шимоните.

Премьер-министр подчеркнула, что отсутствие реакции на проявления антисемитизма, ксенофобии и гомофобии — это не терпимость к другим мнениям, а трусость с разрушительными последствиями:

“Еще один важный момент заключается в том, что недостаточно оплакивать потери, необходимо взращивать, культивировать и ценить те ростки, которые еще остались. Только так наши слова о болезненной потере обретут вес и силу. Поэтому я искренне благодарю организаторов форума: вы выполняете чрезвычайно благородную и важную миссию – воспитывать и укреплять связь литваков с Литвой”, – сказала глава правительства.

На фото: председатель ЕОЛ Фаина Куклянски

Форум литвакской культуры, проходящий под патронатом премьер-министра Шимоните, является частью мероприятий программы Каунас – культурная столица Европы этого года, в рамках которой состоятся дискуссии с художниками, учеными и представителями культурного мира. Программа академических и художественных презентаций будет также сопровождаться концертами, выставками и спектаклями, посвященными еврейской истории, культуре.

Викторас Бахметьевас: Книга „Vilna. Žydiškojo Vilniaus istorija“ – живой рассказ об истории нашей страны

Викторас Бахметьевас: Книга „Vilna. Žydiškojo Vilniaus istorija“ – живой рассказ об истории нашей страны

Ольга УгрюмоваРусская служба Радио LRT

Вильнюсское издательство „Hubris“ представило книгу на литовском языке известного британского журналиста, писателя и деятеля сионизма Исраэля Коэна „Vilna. Žydiškojo Vilniaus istorija“ («Вильна. История еврейского Вильнюса»).

Исраэль Коэн родился в Лондоне в семье польско-еврейских эмигрантов. Работал корреспондентом London Times и Manchester Guardian, сотрудничал с такими газетами, как Manchester Evening Chronicle и Jewish World.

Первый раз книга «Вильна. История еврейского Вильнюса» была издана в 1943 году Обществом еврейских изданий (Jewish Publication Society) в серии, знакомящей англоязычного читателя с еврейскими общинами разных стран.

https://www.lrt.lt/ru/novosti/17/1782260/viktoras-bakhmet-evas-kniga-vilna-zydiskojo-vilniaus-istorija-zhivoi-rasskaz-ob-istorii-nashei-strany

Охель Виленского Гаона включен в список объектов культурного наследия

Охель Виленского Гаона включен в список объектов культурного наследия

Охель (мавзолей) Виленского Гаона на кладбище Судервес в Вильнюсе включен в список объектов культурного наследия. Соответствующий документ подписал министр культуры Литвы Симонас Кайрис. Объект охраняется как архитектурный, исторический и мемориальный памятник культуры.

Виленский Гаон (Элияху бен Шломо Залман, Агра) – один из величайших еврейских мудрецов всех времен, исследователь и толкователь Талмуда и древних рукописей. Он родился в 1720 г. в Сельце, недалеко от Бреста, на территории нынешней Беларуси.
В 1738–1745 гг жил в Кедайняй, с 1745 г. – в Вильно, где преподавал Талмуд и каббалу, занимался исследованием древних рукописей.

За два века, прошедшие после смерти Виленского Гаона, было опубликовано более семидесяти сочинений, содержащих его учение. Однако сам Виленский Гаон не писал книг – он не был мехабером (автором, сочинителем) в привычном смысле этого слова. Он делал лишь краткие заметки на полях фолиантов, которые изучал, – при его жизни эти записи были доступны только для его ближайших учеников.

Гаон скончался в 1797 в Суккот, был похоронен на кладбище в Шнипишкес. Эпитафия гасит: “Он исследовал и разъяснял Тору, Мишну, Вавилонский и Иерусалимский Талмуды, мидраши, книгу Зоар… Еще в молодости он отказался от всех земных наслаждений и посвятил свое тело и душу прославлению Творца…”

Виленский Гаон был захоронен на Старом еврейском кладбище в Шнипишкес. В 1950 г. могилу перенесли на Вильнюсское кладбище Судервес. В начале XX века Шнипишкское кладпище разоряли, поэтому могилу и охель (мавзолей, склеп) Гаона перенесли на кладбище в Ужуписе, а в 1968 г. после уничтожения последнего – на кладбище Судервес. Охель Гаона – один из самых популярных туристических объектов еврейского наследия в Вильнюсе. В склепе Гаона верующие оставляют записки с просьбами к Б-гу.

Святые и грешники Ицхока-Лейбуша Переца: к 170-летию еврейского классика

Святые и грешники Ицхока-Лейбуша Переца: к 170-летию еврейского классика

Голди Моргенталер, tabletmag.com
Перевод: Лариса Узвалк
Много лет назад, когда я был студенткой Университета Макгилла в Монреале, я слушала курс по творчеству Ицхока-Лейбуша Переца, который читала исследователь идиша Рут Вайс. Поначалу я училась неохотно, потому что мое первое и единственное знакомство с творчеством Переца состоялось в еврейской начальной школе, и я не помню, чтобы оно меня впечатлило. В школе мы читали подходящие для детей истории, такие как «Ойб ништ нох хехер» (Если не выше) и «Нисим ойфн ям» (Чудеса на море), которые, казалось, преподавали простые моральные уроки образцового поведения. Поэтому я не была готова к утонченности и своеобразному мировоззрению этого очень провокационного, циничного, иногда раздражающего, но всегда интересного писателя, чьи рассказы дарят утешение, даже когда они озадачивают и дразнят разум.
Ицхок Лейбуш Перец был одним из крупнейших представителей литературы на идиш. По словам Рут Вайс, библиография статей и книг о Переце превосходит по объему написанное о двух других крупнейших писателях на идиш вместе взятых — Менделе Мойхер-Сфориме и Шолом-Алейхеме. В честь Переца названы школы, улицы, детские дома, издательства. Есть даже площадь Переца в Нижнем Манхэттене. Его имя носят всевозможные еврейские культурные учреждения в Европе, Северной Америке и Израиле. Я выросла с портретом великого писателя в рамке, которая смотрела на меня со стены в рабочем кабинете моей матери, повесившей его в качестве своеобразного талисмана, вдохновляющего ее собственное литературное творчество. Руки сложены, большая красивая голова освещена сбоку, Перец смотрит на мир на этой фотографии оценивающим ироничным взглядом, улыбка едва скрывается за его роскошными усами.

Он родился 18 мая 1852 года в Замостье, городе на юго-востоке Польши. Воспитываясь в религиозном доме, он получил традиционное еврейское образование, изучал иврит и Талмуд. В своей автобиографии он рассказывает, что в детстве был илуем (гением). Мы вполне можем ему поверить, потому что, как только у него появился к ним доступ, он стал читать светские книги на русском, польском и немецком языках. Он также учил французский язык, чтобы читать на нем.

Перец выучился на юриста и в течение 10 лет успешно занимался адвокатской практикой в Замостье, пока в 1888 году царские власти не осудили его за пропаганду польского национализма и социализма. Кто и почему донес на него, остается загадкой до сих пор. Но в результате он был лишен права на работу адвокатом и вынужден был покинуть Замостье, чтобы найти другое поприще. Так он начал писать. В 1890 году он устроился в Совет еврейской общины Варшавы, где проработал с 1890 года до своей смерти в 1915 году. В некотором смысле это была удача, поскольку, хотя он зарабатывал меньше, чем если бы занимался адвокатской практикой, эта деятельность соответствовала его интересам в области общинной работы и, что более важно, давала ему время писать. Кроме того, он оказался в Варшаве, где проживало самое большое количество евреев в Польше и куда съезжались евреи из других стран, особенно литераторы, которые совершали паломничество в дом Переца, чтобы пообщаться с мастером. Перец поощрял и вдохновлял целое поколение еврейских писателей, включая Шолома Аша, С. Ан-ского, Довида Бергельсона, Аврома Рейзена и многих других.

Хотя политические взгляды Переца трудно определить, он склонялся к левым взглядам, скорее бундистским, чем сионистским. Он придерживался принципа «дойкейт», что можно перевести как «тутошнесть», и считал, что евреи должны бороться за равенство в странах, где они живут. Таким образом, Перец стал признанным лидером движения за развитие еврейской жизни в диаспоре и борцом за признание идиша основным языком еврейского народа. Он умер от сердечного приступа, сидя за письменным столом в апреле 1915 года. Его похороны были одними из самых массовых в тогдашней Варшаве.

В своих лучших рассказах (он пишет только рассказы, а также пьесы и стихи, но не романы) Перец любит использовать метод контрастного противопоставления противоположностей: грешник и святой, тело и душа, добродетельная женщина и похотливая, этот мир и другой, чтобы позволить им разыграться, сначала в соответствии с ожиданиями читателя. Затем он вырывает ковер из-под ног этих ожиданий, иногда меняя их местами, иногда используя всего лишь одно слово или фразу, которые сокрушительно переворачивают историю с ног на голову. Святой попадает в ад; женщина, всю жизнь вожделевшая в своем сердце неевреев, после смерти почитается за добродетельную; три эмблемы еврейского самопожертвования и мученичества, которые странствующая душа преподносит Хранителю Врат в «Трех подарках» в качестве цены за вход на небеса, объявляются красивыми, но бесполезными.

Самый известный рассказ Переца, «Бонче Швайг» («Бонче-молчальник»), пожалуй, является и самым циничным. В рассказе, действие которого происходит в царские времена, повествуется о Бонче, чья жизнь — это длинная череда несчастий и бед, начиная с момента, когда рука моэля соскользнула во время его обрезания, и заканчивая днем, когда он умирает неизвестным и неоплаканным в богадельне и его хоронят в безымянной могиле для нищих. Он работает носильщиком, и его часто «кидают» с оплатой, его единственный ребенок умирает, жена сбегает с другим. Его оплевывают и презирают, он терпит бесконечные травмы, унижения и несправедливость, но переносит все это в стоическом молчании, никогда не повышая голос против Бога или человека. На земле Бонче никто, и никто не замечает его кончины. Но на небесах, когда душа Бонче возносится после его смерти, происходит радостное событие, потому что перед нами редкая вещь: истинно святая, кроткая душа, не запятнанная ни малейшим моральным изъяном. Во время обязательного небесного суда над ним, чтобы выяснить, должен ли он быть допущен на небо, ангелу-обвинителю нечего сказать против Бонче, даже малейший грех не может быть поставлен ему в вину. Поэтому Голос Божий постановляет, что душа Бонче должна получить все, что пожелает; ему нужно только попросить, и ему будет дано. При всех огромных небесных ресурсах, которые он может просить, что же просит Бонче? Только, чтобы каждое утро у него была булочка с маслом. История заканчивается тем, что Небесный Прокурор смеется.

Очевидно, что эта история — притча. Но притча о чем? Это призыв к оружию для бесправного еврейского рабочего класса, критика еврейской пассивности перед лицом антисемитизма, идеализация смирения, требуемого от религиозного еврея, или критика кротости, которая никогда не жалуется на оскорбления? Является ли эта история критикой религиозного предположения, что покорная жизнь, прожитая без жалоб, будет вознаграждена на небесах? Если бы такой униженный и оскорбленный человек, как Бонче, попал на небеса, чтобы потребовать свою награду в загробной жизни, откуда бы он вообще знал, о чем просить? И почему Небесный Прокурор смеется в конце? Я не могу удержаться, чтобы не упомянуть здесь комментарий одного из моих студентов-неевреев, когда я дала им прочитать этот рассказ: если Бонче мертв, спросил студент, то зачем ему каждое утро булочка с маслом? Он же мертв! У него нет тела! А кто ест на небесах?

«Бонче Швайг» и многие другие из числа самых известных и самых любимых рассказов Переца имеют фольклорный оттенок. На самом деле, Перец часто перерабатывает народные сказки, народные поверья и суеверия в рассказы. Эти фольклорные истории были собраны в томе под названием «Фольксштимлехе гешихтн» («Фольклорные истории»), который был опубликован в 1908 году. Например, «Три подарка» — это история о душе, приговоренной к вечному заточению, потому что баланс между ее грехами и добрыми делами на небесных весах оказался ровным. Ни достаточно грешная, чтобы быть осужденной в ад, ни достаточно праведная, чтобы заслужить рай, душа обречена скитаться между двумя мирами, пока не найдет три подарка достаточной доброты и красоты, чтобы угодить небесным святым. Только тогда душе будет позволено войти в небесные врата.

И вот душа летит над землей в поисках необычных даров, необходимых ей, чтобы попасть на небо. Три дара, которые она в конце концов находит, символизируют еврейское мученичество. Первый — это кусочек земли из Палестины, который стоил жизни пожилому еврею во время ограбления. Пожилой человек не проронил ни звука, когда грабители забрали его золото и серебро, но лишиться этого кусочка земли, символизирующего национальные устремления еврейского народа, означало лишиться большего сокровища, чем любой драгоценный металл. Поэтому он закричал и был убит.

Второй подарок, символизирующий добродетель и скромность еврейских женщин, — окровавленная булавка, которой молодая еврейка, обвиненная в колдовстве, закрепила подол своего платья, чтобы ее тело не было обнажено, когда ее тащили по улицам, привязав к хвосту дикой лошади. Третий подарок — это ермолка, символ еврейской религии, которая упала с головы еврея, вынужденного пройти между двумя рядами вооруженных кнутами солдат. Когда ермолку сбивают с головы человека, он поворачивается, идет назад, возвращает ее и получает еще больше ударов плетью.

Таковы три дара, которые душа, стремящаяся попасть в рай, преподносит ангелам. Само собой разумеется, они принимаются, и душа попадает в рай. Основная идея повествования заключается в самоотверженном героизме трех жертв, которые снабдили душу «прекрасными дарами.» Но на фоне хора, воспевающего эту возвышенную тему, звучит одна нота, упорно выбивающаяся из общего ряда. Эта кислая нота впервые слышна, когда шамес небесного суда «горько» жалуется, что «нынешние ангелы пристрастились к подаркам». Другими словами, взяточничество так же распространено в другом мире, как и в этом. Та же тревожная нота снова слышна в жалобе души на общую посредственность мира, из-за которой так трудно найти приемлемые подарки. Наконец, эта кислая нота звучит в самой последней строке рассказа. Дары прекрасны, говорит небесный оракул, но не имеют практической или материальной ценности.

Так в чем ценность даров? Имеет ли она моральное или духовное значение? Или это утверждение иронично в том смысле, что ни одна из трех смертей в рассказе не сдвинула мир настолько, чтобы предотвратить другие? Также и три дара, которые так трогательно представляют еврейское мученичество, не заставят ангелов на небесах предпринять какие-либо практические действия в отношении бедственного положения евреев. Ангелы могут жалеть о страданиях мучеников, они могут восхищаться их преданностью и героизмом; они могут оценить эстетическую ценность смерти за свои убеждения, но единственная польза от таких подарков — в сказке, подобной той, которую мы читаем. Своим двусмысленным последним предложением Перецу удается поставить вопрос не только о том, какой мир делает возможными такие «прекрасные» подарки, но и о том, что в таком мире изгнания может быть их конечной ценностью и целью.

Другой фольклорный рассказ Переца, «У постели умирающего», повествует о добровольном отказе от рая ради адского пламени. Святая душа, которая делает этот выбор, всю жизнь жертвовала собой ради других, поэтому на самом краю могилы она не может изменить свою природу. Композиция повествования, которую создает Перец, заставляет читателя предположить, что он знает концовку, но в конце его ждет неожиданная философская головоломка.

История начинается с того, что благочестивый Лейбл Конскиволер лежит на смертном одре. Лейбл был религиозным человеком и никогда не забывал читать молитвы. Райские привратники отправились на землю в поисках души Лейбла, уверенные, что человек, который так истово молится, заслуживает места у Святого престола. Но не успел привратник прибыть к постели умирающего, как его встречает прислужник ада, посланный за той самой душой. (Перец иронизирует, рассуждая о классовых различиях между ангелами и чертями (ангелы явно превосходят по положению чертей), а также о расстоянии от рая и ада до земли: ад ближе).

Первый раунд выигрывает темный ангел. Лейбл Конскиволер оказался лицемером, маскировавшимся под благочестивого человека. На самом же деле он грабил вдов и сирот и совершал множество других подлых поступков. Другими словами, его сердце черно, как смола, и его утаскивают в ад.

Реб Нахман из Збаража — его зеркальная противоположность: святой человек, который пренебрегал стрижкой ногтей и часто забывал произнести молитву «Минха». На этот раз его посещает черт из ада, за которым мы следуем к постели умирающего, уверенные, что именно этой душе место там. Но чертей, похоже, так же легко ввести в заблуждение внешним видом, как и ангелов. Перец заботится о том, чтобы все было не так, как в первой части рассказа. На этот раз рядом с умирающим стоит белый ангел, который рассказывает о его добрых делах и восхваляет его праведность. Очевидно, что эта душа вполне заслужила свое место на небесах.

Затем происходит поворот: Нахман из Збаража доказывает, что он настоящий святой, отказываясь попасть на небеса. Он жалуется, что никогда не сможет быть счастлив среди золотых корон и сверкающих тронов рая. Он никогда не знал ни такого огромного богатства, ни такого совершенного покоя. В манере Бонче-молчальника он может представить себе загробный мир только как продолжение мира, который он знает, и он решает сопровождать темного ангела в ад, где он, по крайней мере, может находиться среди других страдающих душ. И снова ангел с небес вынужден вернуться в рай с пустыми руками. Второй раунд тоже выигрывает темный ангел.

Если не святой и не грешник, то кто же попадает в рай? Это один из вопросов, поднятых в этом рассказе. Выбрав ад, а не рай, реб Нахман определяет высшую степень святости как добровольный отказ от рая. В таком случае на небесах нет души, которая была бы столь же святой, как Нахман из Збаража, потому что, по условиям этой истории, душа, которая сравнялась бы с ним в святости, должна отправиться в ад. Но если бы все достойные души копировали реб Нахмана, то небеса обезлюдели бы; не было бы нужды в рае, но оставалось бы много нужды в аде. Такой сценарий разбалансировал бы мир; все различия между грешником и святым были бы стерты, если бы конечная награда для каждого была одинаковой.

Это, в свою очередь, поднимает вопрос о том, правильно ли поступает добрый человек на земле, потому что он ожидает награды в грядущем мире. Если это так, то в чем разница между таким человеком и Лейблом Конскиволером, который выполняет все мицвот, как положено, но не проявляет милосердия к ближним? С другой стороны, разве праведность и самопожертвование ради блага других не должны заслуживать какого-то признания? Если не на земле, то когда? По логике самоотверженной жизни реб Нахмана его душа должна была отвергнуть райские наслаждения как чуждые ее природе. В этом рассказе Перец довел идеал самопожертвования до крайнего предела. Выбор Нахмана оставляет брешь не только в раю, но и в самых заветных и не подвергавшихся сомнению предположениях читателя о природе и цели конечной награды и наказания.

Перец представляет еще одну вариацию на тему греха и святости, на этот раз применительно к женщинам, в рассказе «Опущенные глаза», фабула и заголовок которого отсылают к ошибочности человеческого чувства зрения. Это снова история о том, как мы, грешные люди, воспринимаем добродетель и грех, разработанная с помощью излюбленного приема Переца: зеркальных противоположностей. У человека есть две дочери. Старшая, Нехама, — идеал еврейской девушки: послушная, мягкая и добродетельная. «Добротою, — пишет Перец, — светились ее глаза». Младшая дочь — ее противоположность. В глазах Малки таится что-то острое, пронзительное и тревожное. Она часто рассеянна и мечтательна, скрывая истинное выражение своих глаз за опущенными веками.

Малку привлекают крестьяне, которые собираются на танцы, она любит флиртовать с ними в корчме отца. Ее взгляд привлекает сына помещика, у которого ее отец арендует корчму. Чтобы спасти ее от участи любовницы молодого графа, ее быстро выдают замуж за купца из Праги. Необходимость выдать младшую дочь замуж раньше старшей нарушает правильный порядок вещей; удача семьи оборачивается бедой, и их преследует несчастье. Отец теряет свою корчму, попадает в тюрьму, заболевает и умирает. Вскоре за ним следует его жена. Осиротевшая незамужняя Нехама остается одна. Ее соблазняет помещик-христианин, и она доживает остаток жизни в качестве его любовницы. Тем временем ее младшая сестра, которая так и не отвечает на письменные мольбы Нехамы о помощи, не переживает семейных неудач. Она по-прежнему ходит с опущенными глазами, что воспринимается обществом как признак скромности и добродетели, но в то же время скрывает истинную похотливость своей натуры.

Таким образом, Перец манипулирует ситуацией с двумя сестрами так, что они оказываются диаметрально противоположными; каждая из них имеет то, чего желает другая. Одна сестра грешит телом, другая — в голове; одна живет внешне благопристойно и добродетельно, другая — в грехе; одна обнимает мужа и тоскует по христианскому любовнику, другая обнимается с христианским любовником и тоскует по матери. Обе ходят с опущенными глазами: одна из лицемерия, другая — из стыда.

В этом рассказе Перец использует похоть, чтобы осветить дихотомию между телом и душой. Малка грешит умом, но ее тело не грешит, поэтому в глазах мира она добродетельна, независимо от того, что происходит в ее сердце. Ее сестра грешит телом, поэтому в глазах мира она падшая и не подлежит искуплению; чистота ее сердца не имеет значения. (Примечательно, что в этой истории грех определяется не как секс как таковой, а как секс с неевреем.)

После смерти души двух сестер распределяются в соответствии с их настоящим состоянием: душа святой старшей сестры летит, как голубка, прямо на небо, а душа младшей падает, каркая, как ворона, в черную адскую яму. Но на земле все происходит иначе, потому что материальный мир судит с точки зрения физической реальности. Поэтому тело младшей сестры хоронят на кладбище на почетном месте, а тело старшей кладут в мешок и закапывают в канаве у ворот. Когда через несколько лет тела эксгумируют, обнаруживается, что тело старшей сестры, Нехамы, полностью разложилось. Нечаянный удар могильщика сместил даже ее череп, так что от ее грешного тела не осталось и следа. Но когда вскрывают гробницу младшей сестры, ее тело оказывается нетронутым, а на бледном лице даже видна улыбка. Что это за улыбка? Это победа греха над добродетелью? Или торжество внешнего облика над внутренними достоинствами? Или, действительно, неважно, похотливо ли сердце, лишь бы тело не грешило? Что важнее греховное действие или мерзкая мысль?

Перец написал много рассказов, некоторые из них более современные, реалистичные и мрачные, чем те, которые я здесь обсуждаю. Я люблю их все. Но фольклорные сказки кажутся мне наиболее философски сложными и наиболее провокационными. Чем больше человек видит в них, тем больше ему остается увидеть. Перец рассматривал народные сказки как выражение внутренней жизни еврейского народа, внешнее существование которого он пытался реалистично описать в ранней работе под названием «Очерки путешествия по Томашевскому уезду» (1890). В этих путевых очерках он изобразил ужасающую низость повседневной жизни в штетлах; потрясающую нищету, суеверия, религиозный фанатизм, разделение между евреями и неевреями. В народных сказках Перец нашел средство вернуть евреям, подобным тем, которых он описал в «Очерках путешествия», их собственное художественное величие, оживить богатство их культурной жизни. Перерабатывая и публикуя эти истории, он мог поднести зеркало к лицу гонимого народа, в котором он мог увидеть красоту и мудрость своей собственной коллективной души. Народная сказка была естественной основой для создания национальной литературы.

Однако Перец был, по сути, городским, утонченным человеком, чья писательская манера склонялась к тонкости и сложности. Народные сказки как правило описывают бесхитростную сельскую среду, имеют простую структуру и прямолинейное решение. Результатом работы такого ума над подобными материалами являются истории, отличающиеся элегантностью и глубиной. В них идеально сочетаются простота народной сказки, с одной стороны, и парадоксальный, ироничный ум автора — с другой.

И все же при всем том влиянии, которое он когда-то оказал на культурную жизнь ашкеназских евреев, сегодня Перец мало известен, его творчество и репутация постигла та же участь, что и язык идиш, на котором он писал. Несколько лет назад, когда я с волнением рассказывала друзьям, что буду выступать в Польше на конференции, посвященной Перецу, никто не понял, о ком идет речь. Мне пришлось снова и снова объяснять, кто такой Перец. Я сделала это, пересказав некоторые из его рассказов, как я это сделала здесь. В конце концов, нет лучшего способа отдать дань уважения писателю, чем рассказать о его произведениях. Так что это моя дань великому, сложному интеллекту Ицхока-Лейбуша Переца, чьи рассказы подарили мне бесконечное удовольствие и бесконечную пищу для размышлений.

Страницы еврейской истории Литвы. Книжные контрабандисты

Страницы еврейской истории Литвы. Книжные контрабандисты

Lechaim.ru

Документальное повествование Давида Фишмана проливает свет на малоизвестную страницу истории Холокоста — спасение тысяч книг и рукописей в Виленском гетто силами небольшой группы узников, в составе которой были поэты и другая творческая молодежь.

Журнал “Лехаим” опубликовало фрагменты новой книги с любезного разрешения издательства «Бомбора».

Обложка книги. Давида Фишмана «Книжные контрабандисты»

Вильна в оккупированной нацистами Польше. Июль 1943 года

Поэт Шмерке Качергинский возвращается в гетто после работы. Его бригада занимается подневольным трудом: сортирует книги, рукописи и произведения искусства. Часть из них будет отправлена в Германию. Остальные попадут в мусоросжигательные печи и на бумажные фабрики. Шмерке работает в Освенциме еврейской культуры, отвечает за отбор книг для вывоза — и тех, которые обречены на ликвидацию.

Если сравнить этот рабский труд с трудом других рабов в оккупированной нацистами Европе, то Шмерке хотя бы не роет окопы, чтобы остановить продвижение Красной армии, не расчищает своим телом минные поля, не вытаскивает трупы из газовой камеры, чтобы переправить их в крематорий. Тем не менее позади тяжелый день: Шмерке трудился в унылом зале библиотеки Виленского университета, до потолка заваленном книгами. Утром жестокий немец — начальник бригады — Альберт Шпоркет из Оперативного штаба рейхсляйтера Розенберга, застал Шмерке и еще нескольких работников за чтением стихотворения из одной из книг. Шпоркет, по профессии торговец скотом, разразился истошными криками. Вены у него на шее пульсировали. Он грозил работникам кулаком, швырнул книгу в другой конец помещения.

— Вы, жулики, называете это работой? Тут вам не гостиная! — Он предупредил, что, если такое повторится, им несдобровать. И захлопнул за собой дверь.

Весь день они работали и нервничали. Торговец скотом и с ними, и с книгами обращался как со скотиной: ее надо загружать работой, а потом отправлять на бойню. Если Шпоркет донесет в гестапо, им конец.

Сотрудница и возлюбленная Шмерке Рахела Крыньская, стройная школьная учительница с глубокими карими глазами, спросила:

— Ты сегодня все равно их понесешь?

Шмерке ответил с обычным своим кипучим энтузиазмом:

— Конечно. Вдруг этот чокнутый решит все разом отсюда отправить. Или сдать в утиль. Эти сокровища — для нашего будущего. Может, правда, не для нас, а для тех, кто нас переживет.

Шмерке обернул вокруг пояса старинный вышитый чехол для свитка Торы. Затянув потуже, засунул под новоявленный пояс четыре маленькие книжицы: старинные раритеты, опубликованные в Венеции, Салониках, Амстердаме и Кракове. Еще один крошечный чехол для свитка Торы надел вместо пеленки. Застегнул ремень, натянул рубашку, куртку. Теперь можно идти к воротам гетто.

Шмерке проделывал такое уже много раз, неизменно — со смесью упорства, возбуждения и страха. Он сознавал, на какой риск идет. Если поймают, его ждет расстрел, как его приятельницу певицу Любу Левицкую, у которой под одеждой нашли мешочек фасоли. Как минимум он получит от какого‑нибудь эсэсовца двадцать пять ударов дубинкой или кнутом. Заправляя рубашку, Шмерке оценил всю двусмысленность ситуации. Он — член коммунистической партии, давний убежденный атеист, с детства не ходивший в синагогу, сейчас рискует жизнью ради этих по преимуществу культовых предметов. Он будто ощущал пыль прошлых поколений на своей коже.

Внизу. Шмерке Качергинский среди уцелевших скульптур, картин, газет и пластического макета Виленского гетто. Вильнюс. Конец 1940‑х. (

 

Очередь возвращавшихся с работы оказалась необычно длинной — она змеилась на целых два квартала перед воротами гетто. Из первых рядов прилетели новости. Обершарфюрер Бруно Киттель лично проводит досмотр. Киттель — молодой, рослый, темноволосый и красивый — был профессиональным музыкантом и прирожденным хладнокровным убийцей. Иногда он являлся в гетто и расстреливал узников из чистого удовольствия. Останавливал человека на улице, предлагал сигарету и спрашивал: «Огоньку не хотите?» Человек кивал, а Киттель выхватывал пистолет и пускал ему пулю в голову.

В присутствии Киттеля охранники‑литовцы и члены еврейской полиции гетто проводили обыск дотошнее обычного. Крики узников, которых избивали за попытку сокрытия еды, разносились на много кварталов. Рабочие, стоявшие рядом со Шмерке, запустили руки под одежду. На мостовую падали картофелины, ломти хлеба, овощи, мелкие поленья. На Шмерке зашипели — округлость его фигуры выглядела слишком красноречиво. Среди толпы людей с оголодавшими, изработавшимися телами его неожиданно пухлый торс выделялся слишком откровенно; тем не менее Шмерке невозмутимо двигался к пункту пропуска.

— Бросьте все. Бросьте!

Но Шмерке и не думал разгружаться. Он понимал, что его это не спасет. Допустим, он оставит книги на древнееврейском и чехлы для свитков Торы лежать на улице: немцы сразу поймут, что их бросил кто‑то из его бригады. Книги в отличие от картофелин снабжены экслибрисами. Киттель может распорядиться расстрелять всю бригаду — в том числе Рахелу и ближайшего друга Шмерке, тоже поэта, Аврома Суцкевера. Так что Шмерке решил положиться на волю случая и мысленно подготовился к неизбежным ударам.

Шмерке Качергинский, Рахела Крыньская и Авром Суцкевер на балконе в Виленском гетто. Июль 1943 (

 

Его соседи по очереди еще раз перепроверили карманы на предмет монет или бумаг, способных вызвать гнев Киттеля. Шмерке пробрала дрожь. Очередь, разрастаясь, перегородила движение на Завальной, одной из центральных торговых магистралей Вильны. Пешеходы‑неевреи останавливались, чтобы поглазеть на спектакль, некоторые подбирали брошенную контрабанду.

Вдруг по толпе пронеслось:

— Ушел внутрь, в гетто!

— Вперед, быстрее!

Судя по всему, Киттелю наскучило надзирать за монотонными обысками, и он решил прогуляться по своему княжеству. Толпа ринулась вперед. Охранники, изумленные и обрадованные уходом Киттеля, обернулись посмотреть, куда он направляется, и не пытались остановить тех, кто рвался внутрь. Шмерке прошел через ворота — книги крепко прижаты к телу — и услышал за спиною завистливые голоса.

— Везет же некоторым!

— А я картошку на улице выбросила!

Они понятия не имели, что он несет не еду.

Когда подошвы его ботинок застучали по камням мостовой на Рудницкой улице внутри гетто, Шмерке запел песню, которую написал для молодежного клуба:

 

Молод каждый, каждый, каждый, если годы

В нем не погасили жар,

В новом мире, мире света и свободы

Станет юным тот, кто стар!

Привратная стража у главного входа в гетто на Рудницкой улице

 

В потайном подземном бункере под гетто — вырытой в сырой почве пещере с каменным полом — книги, рукописи, документы, театральный реквизит и культовые предметы прятали в металлические канистры. Ближе к ночи Шмерке присовокупил свои сокровища к содержимому этого холодного хранилища. Прежде чем запереть скрытую дверь в потайную сокровищницу, он попрощался с вышитыми чехлами для свитков Торы и другими древностями, нежно их приласкав, будто собственных детей. А потом Шмерке, всегда остававшийся поэтом, подумал: «Настоящее наше темно, как этот бункер, но сокровища нашей культуры сияют обещанием светлого будущего» .

Контрабанда книг как искусство

Сразу после того как в июне 1942 года началось уничтожение книг, Герман Крук принялся подбивать членов «бумажной бригады» выносить книги с рабочего места. Многие согласились сразу, думая: «Я все равно долго не проживу. Так отчего бы не сделать хорошее дело, не спасти какие‑то материалы?»

Крука порадовали такие отклики и первые результаты: «Все пытаются помочь и многое делают. Поразительно, что люди готовы рисковать жизнью ради бумажки. Каждый клочок может стоить им головы. Однако находятся идеалисты, притом весьма ловкие» .

Герман Крук

Откладывать в сторону материалы, предназначенные к выносу, было несложно. Здание было завалено грудами книг и бумаг. Всего‑то и нужно, что засунуть ценную книгу или рукопись в одну из этих груд, пока Альберт Шпоркет и члены его команды смотрят в другую сторону, а потом забрать оттуда и унести. В случае если немцев в помещении не было, можно было даже сложить на полу отдельную кучу «на вынос».

Каждый невольник принимал тысячи сиюминутных решений по поводу того, что отложить для спасения. Времени на размышления не было, однако сложилось несколько обязательных правил.

— Книги: откладывать для выноса не более одного экземпляра. Дубликаты пусть отправляются в Германию или на переработку. Поскольку «бумажная бригада» работала с фондами многих библиотек, дубликаты попадались часто.

— Книги: малоформатные книги и брошюры легче выносить под одеждой, чем большие фолианты — Талмуды или альбомы. Большие книги следует откладывать в сторону внутри здания ИВО, потом можно организовать доставку в гетто на грузовике.

— Рукописи: Шмерке и Суцкевер очень высоко ценили рукописи художественных произведений и письма известных писателей. Оба были поэтами и понимали, как важно сохранить литературное наследие. Кроме того, письма, стихи и рассказы были материалами малообъемными, их с легкостью можно было спрятать на себе.

— Архивы: неразрешимая проблема. Архивные собрания были слишком велики, чтобы вынести их на себе. А выбирать один «бриллиант» — важнейший документ из тысячестраничного собрания — было некогда. Большую часть архивов «бумажная бригада» предназначала для отправки в Германию. Некоторые фрагменты отложили, чтобы вывезти на грузовике.

— Произведения искусства (картины и скульптуры): вывозить на грузовике.

Члены бригады пришли к выводу, что безопаснее всего спрятать книги и документы внутри гетто, среди собратьев‑евреев. Однако, с точки зрения немцев, незаконный внос материалов в гетто был серьезным преступлением по двум причинам. Во‑первых, речь шла о краже имущества с рабочего места. Иоганнес Поль и Шпоркет недвусмысленно заявили, что из этого здания материалы могут уходить только в двух направлениях: в Германию и в утиль. Во‑вторых, существовал общий запрет на внос книг и документов в гетто, он распространялся на всех работавших вовне.

К концу рабочего дня члены бригады оборачивали бумаги вокруг тела, засовывали предметы под одежду. В долгие холодные зимние месяцы заниматься контрабандой было удобнее: работники ходили в длинных пальто и надевали под них несколько слоев одежды. Были также сшиты специальные пояса и подвязки, их набивали книгами и бумагами.

Однако, чтобы «загрузиться», нужно было взять пальто из деревянной лачужки рядом со зданием, а там обитала их врагиня, бывшая уборщица из ИВО. Она иногда замечала, как работники засовывают под пальто бумаги, и доносила об этом Вирблису, дежурному охраннику. По счастью, Вирблис не слишком серьезно относился к ее словам: теткой она была сквалыжной и часто выдумывала всякую напраслину, так что он не трудился передавать ее жалобы сотрудникам ОШР .

Когда группа отправлялась из ИВО в гетто, всех мучил один и тот же вопрос: кто сегодня дежурит на воротах? Если полицейские из гетто и литовцы, проблем, скорее всего, не возникнет. Осматривали они поверхностно, особенно ленились охлопывать членов «бумажной бригады». Охранникам было прекрасно известно, что эти люди несут всего лишь какие‑то бумажки, а не продукты питания, что считалось более серьезным нарушением. Некоторые полицейские порой даже просили членов «бумажной бригады» принести им в следующий раз с работы интересный роман.

Однако если у ворот поджидали немцы, например Мартин Вайс, начальник полиции, Франц Мурер, заместитель гебитскомиссара по еврейским делам, или командир отряда СС Бруно Киттель, ставки менялись. Немцы безжалостно избивали всех, у кого находили хоть какое‑то подобие контрабанды. Мурер часто являлся с инспекцией и заставал всех врасплох. Если он обнаруживал у работника или работницы хлеб или деньги, спрятанные под пальто, он раздевал провинившихся догола, избивал кнутом и бросал в тюрьму. Те, кого Мурер сажал в тюрьму гетто, как правило, выживали. А вот те, кого он отправлял в Лукишки, потом чаще всего оказывались в Понарах .

Обершарфюрер Бруно Киттель

 

«Кто нынче на воротах?» — это был вопрос жизни и смерти.

По пути с улицы Вивульского невольники узнавали у членов других бригад, только что вышедших из гетто на ночную смену, про ситуацию у ворот. Если дежурили немцы, рассматривалось несколько вариантов действий: свернуть и сделать круг по соседним кварталам — выгадать время, а там немцы, глядишь, и уйдут. Можно было оставить материалы, по крайней мере на время, у евреев, живших в доме для рабочих «Кайлис» — он находился неподалеку от ИВО. Но бывали случаи, когда группа подходила к воротам слишком близко — повернуть незамеченными уже бы не удалось — и приходилось проходить досмотр у немцев .

Шмерке был дерзок до умопомрачения. Однажды он среди бела дня принес к воротам огромный потертый том Талмуда и пояснил вооруженному охраннику‑немцу: «Мой начальник, Шпоркет, велел забрать эту книгу в гетто и заново переплести в мастерской при библиотеке». Гестаповец и помыслить не мог, что этот еврей‑коротышка способен на столь наглую ложь, которая может стоить ему жизни, и Шмерке пропустил .

Иногда контрабандистам просто везло. Мурер обнаружил в кармане у Рахелы Крыньской серебряный бокал для вина, и все испугались, что Рахеле конец. Однако она сказала Муреру, что принесла бокал в подарок лично ему, плюс добавила пару дорогих кожаных перчаток для его жены. По непонятной причине заместитель гебитскомиссара повелся на эту выдумку — или согласился на взятку — и пропустил Рахелу беспрепятственно. В тот день у него было хорошее настроение .

Суцкевер оказался необычайно изобретательным книжным контрабандистом. Однажды он получил от Шпоркета разрешение пронести в гетто несколько пачек макулатуры в качестве топлива для домашней печки. Документ он предъявил охранникам у ворот, а пачки держал в руках. В «макулатуре» были письма и рукописи Толстого, Горького, Шолом‑Алейхема и Бялика; полотна художника Шагала и уникальная рукопись Виленского Гаона. В другом случае Суцкеверу удалось внести в гетто скульптуры Марка Антокольского и Ильи Гинцбурга, картины Ильи Репина и Исаака Левитана: при помощи друзей, имевших нужные связи, он привязал их к днищу грузовика .

Не у всех историй были столь же счастливые финалы: случалось, Шмерке и прочих избивали у ворот, иногда немцы, иногда полицейские из гетто, когда получали распоряжение «ужесточить» осмотры. Однако в Понары никто не попал. Им просто повезло .

Рахела Крыньская вспоминает, что, хотя дело было рискованное, контрабандой занимались почти все члены «бумажной бригады», в том числе множество работников из «технической бригады», отвечавших за перевозку, — те, кто делал коробки и ящики, паковал книги, перемещал. Один из таких технических работников завел ящик для инструментов с двойным дном и переносил книги и документы в этом тайнике, под молотком, гаечным ключом и плоскогубцами .

Зелиг Калманович снял свои возражения и присоединился к контрабандистам. Он знал, что, поскольку квота на вывоз в Германию составляет 30%, многие ценные вещи, если их не вынести, будут уничтожены. Деятельность своих товарищей он считал духоподъемной, способом нравственного сопротивления, и благословлял книжных контрабандистов, будто набожный раввин: «Работники спасают от гибели все, что могут. Да будут они благословенны за то, что рискуют жизнями, да защитят их крыла Б‑жественного Присутствия. Да пребудет <…> милость Г‑сподня со спасителями, и да дарует он нам право увидеть зарытые письмена в мире» .

Зелиг Калманович

 

Шмерке впоследствии вспоминал: «Жители гетто смотрели на нас как на ненормальных. Они вносили в гетто продукты под одеждой, в обуви. Мы вносили книги, листы бумаги, иногда — “Сефер Торы” или “мезузы”». Перед некоторыми членами «бумажной бригады» стояла непростая нравственная дилемма: брать с собой книги или еду для родных. Некоторые узники критиковали контрабандистов за то, что во времена, когда речь идет о жизни и смерти, их волнует судьба каких‑то бумажек. Калманович с чувством отвечал, что книги потом не вернешь: «Они не растут на деревьях» .

После того как материалы удавалось пронести на территорию гетто, их еще нужно было где‑то спрятать. Проще всего было передать их Круку, который помещал самые ценные вещи в свою книжную «малину», а менее редкими экземплярами пополнял библиотеку гетто. Крук вел карточный каталог, куда вписывал все находившиеся в его руках сокровища, указывал их происхождение. Вещи, «украденные» из помещения ОШР, вписывались как «поступившие из той самой организации». Если написать «из Оперативного штаба рейхсляйтера Розенберга», оставишь свидетельство о краже — вдруг каталог попадет в руки немцев .

Однако никто не мог гарантировать, что библиотека гетто и «малина» Крука уцелеют. А если немцы ворвутся в здание и заберут часть коллекции? Безопаснее было распределить сокровище по множеству небольших тайников. По воспоминаниям Суцкевера, таких тайников было десять, а запомнил он адреса семи: на Немецкой улице (в здании, где жили он, Шмерке и доктор Даниэль Файнштейн); на Страшуна, 6 (в библиотеке гетто), в домах номер 1, 8 и 15 по улице Страшуна; на улице Святого Иоанна Крестителя и в бункере на Шавельской улице, 6.

Самыми ценными предметами, которые Суцкевер вырвал из немецких когтей, были дневник Теодора Герцля — отца современного сионизма, а также актовая книга клойза Виленского Гаона. Они были обнаружены на достаточно раннем этапе и пронесены в гетто; их держали в двух разных тайниках .

Были и другие способы прятать спасенное. Шмерке и Суцкевер передали множество предметов друзьям, полякам и литовцам, которые приходили к ним в гости в обеденный перерыв. Она Шимайте, библиотекарь из Виленского университета, забрала пачку рукописей И.‑Л. Переца и, по договоренности с коллегами, спрятала их в университетской библиотеке. Поэт‑литовец Казис Борута прятал коробки с документами в Литературном институте при Литовской академии наук . Некоторые ценные материалы Суцкевер передавал Виктории Гжмилевской, имевшей связи с польским подпольем. Когда он вручил ей документ, подписанный польским борцом за свободу Тадеушем Костюшко, она опустилась на колени и поцеловала его имя на странице. Впоследствии Виктория рассказывала, что, когда она передала этот документ участникам польского сопротивления, реакция была такая, будто искра попала в пороховой погреб .

Однако все больше материалов увозили на переработку, и стало ясно, что «бумажная бригада» выигрывает сражения, но проигрывает кампанию. Спасти удавалось лишь крошечную толику. Весной 1943 года Суцкевер изобрел новую тактику. Он решил создать «малину» в самом здании ИВО. Тем самым откроется новый канал спасения — возможно, нужда в контрабанде отпадет вовсе.

Изучив архитектуру здания, Суцкевер обнаружил рядом с балками и стропилами на чердаке большие полости. Нужно было одно — отвлечь поляка‑охранника Вирблиса, чтобы в обеденный перерыв Суцкевер и его друзья могли перетаскивать материалы на чердак. По счастью, Вирблис очень переживал, что из‑за войны ему пришлось бросить учебу, и с радостью принял предложение двух членов бригады, доктора Файнштейна и доктора Гордона, позаниматься с ним в отсутствие немцев математикой, латынью и немецким языком. Стоило педагогам и их ученику погрузиться в учебу, как другие члены «бумажной бригады» принимались таскать материалы на чердак .

Тут самое время сделать паузу и задаться простым вопросом: почему? Почему эти мужчины и женщины готовы были рисковать жизнью ради книг и бумаг? По сути, тем самым они провозглашали свое мировоззрение и воплощали в жизнь свои убеждения. Мировоззрение их заключалось в том, что литература и культура являются высшими ценностями, они ценнее жизни отдельного человека или группы людей. Будучи убеждены, что скоро погибнут, члены «бумажной бригады» сделали выбор: посвятить остаток жизни тому, что действительно важно, а если понадобится, то и принять за это смерть. Что касается Шмерке, книги в молодости уберегли его от преступлений и отчаяния. Настало время отплатить им за это сторицей. В душе Абраши Суцкевера жила мистическая вера, что поэзия — это сила, одухотворяющая всю жизнь. Пока он хранит верность поэзии — пишет, читает и спасает стихи, — он не умрет.

Кроме прочего, своими поступками книжные контрабандисты выражали веру в то, что еврейский народ выживет и после войны, и тогда ему вновь понадобятся сокровища его культуры. Кто‑то уцелеет, и тогда они достанут эти предметы из тайников, с помощью которых можно будет возродить еврейскую культуру. В самые темные часы истории Виленского гетто было трудно понять, произойдет все это или нет.

И наконец, в качестве гордых граждан еврейской Вильны члены «бумажной бригады» верили в то, что сама сущность их города сокрыта в книгах и документах. Если спасти книги из библиотеки Страшуна, документы из ИВО и рукописи из Музея Ан‑ского, дух литовского Иерусалима не иссякнет, даже если здешние евреи окажутся обречены. Калманович выразил это в суровых словах: «Возможно, после войны в Вильне и останутся евреи, но писать еврейские книги здесь будет некому».

Суцкевер подтвердил свою веру в пользу деятельности «рабочей бригады», написав в марте 1943 года стихотворение, которое называется «Пшеничные зерна». Он изобразил в нем себя: он бежит по улицам гетто с «еврейским словом» в руках, приласкав его, точно ребенка. Листы пергамента взывают к нему: «Спрячь нас в своем лабиринте!» Он закапывает спасенные тексты в землю, и его душит отчаяние. Однако ему становится легче, когда он вспоминает старинную притчу: египетский фараон выстроил себе пирамиду и велел слугам положить в гроб несколько пшеничных зерен. Прошло девять тысяч лет, гроб вскрыли, обнаружили там зерна, посадили в землю. Из зерен взошли многочисленные и пышные ростки. Когда‑то, пишет Суцкевер, зерна, которые он посадил в виленскую почву — посадил, не закопал, — тоже принесут свои плоды.

 

Эфшер ойх велн ди вертер

Дервартн зих вен аф дем лихт —

Велн ин шо ин башертер

цеблиен зих ойх умгерихт?

 

Ун ви дер уралтер керн

Вос хот зих фарвандлт ин занг

Велн ди вертер ойх нерн,

Велн ди вертер гехерн

Дем фолк, ин зайн эйбикн ганг.

 

Слова, вопреки всем сомненьям,

Вернутся на свет после нас,

И ярким, нежданным цветеньем

Взойдут в предначертанный час.

 

Как в колос на стебле высоком

Зерну суждено прорасти,

Слова напитаются соком,

Слова станут истинным оком

Народа в извечном пути .

Силы и воодушевление члены «бумажной бригады» черпали, помимо прочего, в осознании того, что ИВО и его довоенный директор Макс Вайнрайх живы и здоровы в Америке. Вайнрайх обосновался в Нью‑Йорке в 1940 году и превратил местный филиал института в его головное отделение. Крук и Калманович были вне себя от радости, когда до них дошли отрывочные сведения о том, что ИВО возобновил в Америке свою деятельность. Как ни странно, источником этих новостей стал сам Поль.

Поль был постоянным читателем газеты Yiddish Daily Forward и вырезал оттуда материалы, которые, по его мнению, служили подтверждением нравственной ущербности и злокозненности евреев. (Любые высказывания против преследования евреев он считал проявлением антинемецкой «злокозненности».) В одном из номеров газеты он нашел материалы о проведении в Нью‑Йорке 8–10 января 1943 года конференции ИВО и, закончив чтение, показал заметку Калмановичу. В ней упоминались лекции нескольких довоенных друзей и коллег Калмановича — ученых, которые успели спастись из Варшавы и Вильны. Говорилось также, что на конференции принято официальное решение о переводе штаб‑квартиры ИВО в Нью‑Йорк. Калманович, совершенно ошеломленный, помчался в библиотеку гетто, чтобы поделиться новостями с Круком. Они обнялись, по щекам покатились слезы радости. Крук пишет в дневнике:

Только находясь в Виленском гетто и пережив все то, что пережили мы, зная, что стало с ИВО здесь, можно понять, каково нам было получить этот привет от американского ИВО и в особенности от тех, кто остался жив, кто восстанавливал еврейскую науку.

<…>

Мы с Калмановичем пожелали друг другу выжить, чтобы поведать миру свою историю, в особенности главу под названием «ИВО». Судьба в своей жестокости заставила нас нести бремя страшной трагедии гетто, но нас переполняет радость и удовлетворение при мысли о том, что все, связанное с евреями и идишем, живо и сохраняет наши общие идеалы .

Члены «бумажной бригады» были убеждены, что литовский Иерусалим полностью не уничтожен. Живая его часть теперь в Нью‑Йорке. Уцелевшие ученые когда‑нибудь унаследуют сохраненные книги и документы. Мысль эта стала лучом надежды во тьме.

Из‑под земли

10 июля 1944 года Шмерке Качергинский вошел в Вильну в составе смешанного партизанского отряда. Советская армия уже вела с немцами уличные бои. Отряд Шмерке подошел с юга и под гул тяжелой артиллерии двинулся по узким улочкам и переулкам к центру города. Рядом с железнодорожным полотном на Торговой улице их встретил шквальный пулеметный огонь. Погибли двое поляков из подразделения, было решено дальше не двигаться. Немцы оставили город только два дня спустя — некоторые из них сдались в плен. Добравшись 12 июля до центра Вильны, Шмерке увидел на улицах десятки тел убитых немецких солдат. «Я вспомнил об их бесчеловечности и лишь пожалел о том, что им выпала такая легкая смерть».

Некоторые из центральных улиц города — Мицкевича, Большая, Немецкая — были разрушены и в огне. Шмерке шел по знакомым улицам, среди руин и пожаров, растерянный и ошеломленный. В дневнике он записал: «Я не знал, куда пойти, но ноги несли куда‑то. Знали, куда мне нужно. Повели вверх по склону. <…> Внезапно я оказался у начала любимой моей улицы Вивульского и — о горе мне! — у здания ИВО. Оно было неузнаваемо, в руинах. Казалось, что так основательно не было разрушено больше ни одно здание в городе». Шмерке ощутил непереносимую боль, тело вот‑вот разорвется на куски. Сердце сжалось, дало перебой: Шмерке понял, что Институт изучения идиша, ИВО, уничтожен — и все те материалы, которые они с коллегами прятали на чердаке, превратились в пепел и золу .

Взорванное здание ИВО на улице Вивульского, 18.
 

Шмерке, оцепеневший от ужаса, направился на Шавельскую улицу, 6, она находилась внутри гетто. Именно здесь помещался заглубленный бункер, где ФПО хранила оружие, а «бумажная бригада» — книги. Добравшись до места, он понял, что в последнее время в бункере скрывались от бомбежек. Он посветил фонариком во тьму и стал голыми руками отгребать песок с земляного пола. Внезапно перед глазами мелькнули листы бумаги, и Шмерке выдохнул от радости и облегчения. Материалы здесь, они целы. Радость оказалась недолгой. Через минуту он вышел из бункера, его ослепил солнечный свет, и он подумал: «Какое яркое солнце, но для меня мир никогда еще не был темнее» . На улицах он не увидел ни одного еврея.

Официально город был освобожден Красной армией на следующий день, 13 июля. Еврейская партизанская бригада «Мстители» во главе с Абой Ковнером, Виткой Кемпнером и Ружкой Корчак вошла в Вильну и собралась перед пустым гетто. Там они встретили Шмерке и других бойцов‑евреев из «вильнюсской» бригады. Радость мешалась с раздиравшей душу болью: Вильна свободна, но это не прежний город — он перестал быть литовским Иерусалимом.

В день освобождения Вильны там находился и Илья Эренбург, самый знаменитый военный корреспондент в Советском Союзе, автор посвященной Суцкеверу статьи в «Правде». Эренбурга тронул вид уцелевших узников гетто с автоматами за плечом, он обнялся с ними. Теплое приветствие известного в СССР человека подняло настроение бойцам‑евреям — и, кроме прочего, Эренбург передал им из Москвы приветы от Абраши .

Илья Эренбург с партизанами.

 

Уже на следующей неделе в городе начали появляться евреи. Некоторые скрывались под землей, в канализации; другие — в подвалах домов поляков и литовцев. В город также хлынули те, кто прятался в соседних городках или в лесу.

Поскольку Шмерке был партизаном, советское командование выделило ему полностью обставленную трехкомнатную квартиру на главной магистрали города — улице Мицкевича, переименованной в проспект Гедемина. В квартире раньше жил важный немецкий чиновник, но он поспешно бежал, оставив даже еду и одежду. Шмерке впервые за десять месяцев выспался в кровати .

13 июля, в день освобождения Вильны, Суцкевер находился в подмосковном писательском санатории в Воскресенске. Его реакция на новости, опубликованные на первой полосе газеты «Правда», напоминала реакцию Шмерке: «Я не в состоянии оставаться в санатории после освобождения Вильны. Я должен вернуться в родной город и своими глазами увидеть, насколько сильно он разрушен». Суцкевер возвратился в Москву и тут же отправился к Юстасу Палецкису, президенту советской Литвы, который в свое время вытащил его из Нарочи. На сей раз Суцкевер попросил помочь ему с отправкой в обратном направлении, назад в Вильну, как можно быстрее. Палецкис, который и сам собирался домой, ответил: «Хорошо, Абраша, поедем или полетим вместе».

Они поехали; ночью 18 июля Суцкевер и Палецкис прибыли на армейском автомобиле в советский Вильнюс. Вдоль шоссе, по которому они ехали, валялись смердящие трупы немецких солдат. «Мне этот запах был слаще любых духов, — записал Суцкевер в дневнике, а ниже задумчиво добавил: — Если бы не спрятанные культурные ценности, мне вряд ли бы хватило сил вернуться в родной город. Я знал, что любимых людей там больше нет. Знал, что убийцы казнили их всех. Знал, что ослепну от боли, увидев Вилию. Но еврейские буквы, которые я посеял в виленскую почву, сияли мне за тысячи километров» .

На следующее утро отряд партизан отправился на Вивульского, 18, и глазам Суцкевера впервые предстало разрушенное здание. Именно в этот момент он понял, что его Вильны, столицы культуры на идише, больше не существует. Члены отряда дали клятву извлечь на свет остатки сокровищ еврейской культуры. Шмерке высказал горькую, но трезвую оценку: подавляющее большинство книг и документов уничтожено на бумажных фабриках, малая часть вывезена в Германию и только «минимальное число» спасено усилиями «бумажной бригады» . Теперь их долг перед потомками и погибшими товарищами — сохранить эту крошечную часть.

Тяжелым ударом для Шмерке и Абраши стала новость об участи их коллег по «бумажной бригаде». Зелиг Калманович скончался в Нарве. Доктор Якоб Гордон, работавший над переводами, погиб в Клооге; Ума Олькеницкая, художник‑график и хранительница театрального архива ИВО, была вывезена в Треблинку, а доктор Даниэль Файнштейн, социолог, читавший лекции в гетто, убит всего за два дня до освобождения города . Доктор Дина Яффе, делавшая переводы, погибла в Треблинке, преподаватель Израиль Любоцкий, разбиравший книги на иврите, скончался в эстонском трудовом лагере. Давид и Хая Маркелесы (родители Нойме Маркелеса), оба педагоги, были расстреляны в Понарах . Илья Цунзер, который разбирал материалы по музыке, умер от тифа в Эстонии, в нарвском лагере. Раввин Авраам Нисан Иоффе, член научной группы, был обнаружен немцами в тайнике в ходе ликвидации гетто и расстрелян в Понарах . Мендель Боренштейн и Михал Ковнер, бойцы ФПО, выбрались из гетто, но погибли в Нарочи от немецкой пули .

После освобождения Вильны в город вернулись шестеро выживших членов «бумажной бригады»: Шмерке, Суцкевер, Ружка Корчак, Нойме Маркелес, Акива Гершатер и Леон Бернштейн. Еще двое были интернированы в немецкие концлагеря: Герман Крук и Рахела Крыньская. Крук погиб в Лагеди в сентябре 1944 года, а Крыньская выжила, но в Вильну так и не вернулась. К шестерым уцелевшим присоединился Аба Ковнер, бывший командир ФПО. Он тоже считал, что спасение книг и документов — их священный долг и дело первостепенной важности .

Прежде всего были обследованы десять известных тайников — с разными результатами: «малины» в домах № 1 и 8 по улице Страшуна оказались целы, равно как и бункер на Шавельской улице. Тайник на Немецкой, 29, где проживали в гетто Суцкевер и Шмерке, оказался недоступен, засыпан обломками упавшего на него здания. Книжную «малину» в библиотеке гетто на Страшуна, 6 немцы обнаружили незадолго до отступления. Они вытащили оттуда все материалы и сожгли во дворе .

Шмерке и Суцкевер обратились к Генрику Зиману, члену ЦК компартии Литвы, и попросили официально поддержать операцию по спасению сокровищ. Зимана они хорошо знали по партизанскому отряду — он был заместителем командира. До войны Зиман преподавал в еврейской школе в Ковне, но, сделавшись партизанским командиром, взял литовское подпольное имя Юргис и называл себя литовским коммунистом. В лесу далеко не все знали, что он еврей. Сохраняя позу интернационалиста, Зиман ответил на просьбу Шмерке и Суцкевера с демонстративным безразличием: у Литвы, только что вернувшейся в состав СССР, есть более насущные задачи .

Трудно сказать, как именно Суцкевер связался с Юозасом Банайтисом, главой отдела искусства наркомата просвещения, но Суцкеверу удалось убедить его поддержать их начинание. 25 июля Банайтис выдал ему написанный от руки документ, дававший право «забрать и перевезти по адресу проспект Гедемина, 15, квартира 24 еврейские культурные и художественные ценности, разрозненные и спрятанные в разных точках города во время немецкой оккупации» .

Суцкевер, Шмерке и Ковнер встретились на следующий день, 26 июля, и основали Еврейский музей культуры и искусства. Себя они назвали «инициативной группой» и направили представителям власти докладную записку, в которой запрашивали официальное финансирование. Они знали, что в СССР каждое учреждение культуры должно относиться к тому или иному министерству — комиссариату. Независимых частных музеев в СССР существовать не могло. Банайтис выдал Шмерке временное удостоверение, подтверждавшее, что он является сотрудником «еврейского музея, находящегося в процессе создания» .

Шмерке, Суцкевер и Ковнер замыслили музей как продолжение деятельности одновременно и «бумажной бригады», и ФПО. Цель их состояла в том, чтобы собрать и сохранить предметы довоенной еврейской культуры, при этом особо важным делом они считали сбор материалов по истории гетто и истории преступлений, совершенных немцами. Они решили для себя, что обязательно найдут архивы гестапо — там должны содержаться подробные сведения о тех, кто совершал массовые убийства. Кроме того, было решено подготовить анкету для уцелевших, свидетелей преступлений. Наконец, инициативная группа решила, что, когда музей получит официальный статус, она попросит включить его в состав вильнюсской чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко‑фашистских захватчиков и их сообщников. Такие чрезвычайные комиссии были советскими официальными органами, собиравшими показания и документы, готовившими судебные дела. Итак, инициативная группа намеревалась использовать самые разные материалы (архивы гетто, гестапо, свидетельства выживших), дабы убийцы пошли под суд и понесли наказание . Еврейский музей виделся им центром продолжения борьбы с немецкими убийцами и их местными пособниками, только вместо пушек и мин они собирались пользоваться судами и словами свидетелей.

Работа в музее началась незамедлительно. Директором стал Суцкевер, Шмерке — секретарем и главным администратором, Ковнер возглавил операцию по поиску и сбору материалов. Впрочем, разделение труда было достаточно условным, роли и должности несколько раз менялись в течение следующих нескольких недель.

Авром Суцкевер (слева), Гершон Абрамович (?) и неизвестный с газетами, бюстом Льва Толстого и произведениями искусства, обнаруженными в тайниках после освобождения Вильнюса. Июль 1944.
 

В первый момент поиски сосредоточились на бункере на Шавельской улице, представлявшем собой подземный лабиринт проходов, подвалов, отсеков. Шмерке так описывал эту операцию в дневнике: «Каждый день выносим из бункера мешки и корзины с сокровищами — письмами, рукописями, книгами знаменитых евреев. <…> Поляки, живущие во дворе, постоянно вызывают милицию и других представителей власти: думают, что мы ищем золото. Не понимают, зачем нам нужны грязные клочки бумаги, засунутые между перьями в подушки и одеяла. Никто из них понятия не имеет, что мы нашли письма И.‑Л. Переца, Шолом‑Алейхема, Бялика и Авраама Мапу; рукописный дневник Теодора Герцля; рукописи доктора Соломона Эттингера и Менделе Мойхер‑Сфорима; части архивов… Макса Вайнрайха, Залмана Рейзена и Зелига Калмановича».

Работа в доме № 6 по Шавельской улице продолжалась много недель. Некоторые ценнейшие вещи были сложены в ящики или канистры, другие просто закопаны в землю. К сотрудникам музея присоединился Гершон Абрамович, инженер, построивший бункер.

У некоторых членов команды были лопаты, другие работали голыми руками. Партизаны трудились с автоматами на ремне. Они доставали из земли материалы, заключавшие в себе еврейскую, русскую и мировую культуру: актовые книги клойза Виленского Гаона; афиши первых спектаклей на идише, сыгранных актерами труппы Аврома Гольдфадена — отца еврейского театра; письма Горького, бюст Толстого, русские летописи XVII века и… портрет некоего британского сановника, написанный в Бомбее (портрет был родом из смоленского музея) .

Выкапывая картины и скульптуры, Суцкевер с товарищами натолкнулись на статую царя Давида работы русско‑еврейского скульптора XIX века Марка Антокольского. Потом из земли показалась рука, Суцкевер ухватился за нее, думая, что это еще одна статуя. Содрогнулся, поняв, что держит не глину, а плоть. После ликвидации гетто в бункере скрывались несколько евреев, один из них скончался в подземелье. Оправившись от испуга, Суцкевер продолжил вместе с товарищами извлекать статую. В том, что она лежит рядом с человеческим телом, он усмотрел поэтический символизм: «Жертва Гитлера лежит под землей, а могущественный царь Давид, с мечом в руке, стоит ныне над землею. Он освободился, дабы отомстить» .

Авром Суцкевер (в центре), Аба Ковнер (справа) при опознании материалов в музее
 

Новоиспеченный музей располагался в квартире Шмерке и Суцкевера по адресу улица Гедемино, 15. Два поэта решили повесить вывеску на русском и идише у входа в здание еще до того, как учреждение получило официальный статус.

Помимо бункера на Шавельской улице материалы были обнаружены и в ряде других мест. 5 августа Шмерке записал в дневнике: «Несем в музей свитки Торы, которые были раскиданы по всему городу. Я притащил огромное число ценных книг, которые сохранила полька Марила Вольская — она получила их от своего друга Моше Лерера».

Ковнер тем временем разыскивал документы, рассказывавшие историю ФПО, которую он раньше возглавлял. В груде мусора во дворе дома № 6 по улице Страшуна он обнаружил экземпляр последней листовки организации от 1 сентября 1943 года: «Евреи, готовьтесь к вооруженному сопротивлению!» «Я прочитал ее, и глаза воспалились сами собой. Не потому, что я видел свой почерк или потому, что это был мой приказ, отданный моим голосом. И не потому, что я только что вытащил собственную жизнь из пепла, а потому, что меня вновь хлестнула по лицу умолкшая боль тех дней. Никто и никогда не сможет полностью постичь суть этой боли» .

Шмерке Качергинский со спасенными книгами в Еврейском музее. Вильнюс.Конец 1940‑х
 

Квартира Шмерке и Суцкевера в доме № 15 по улице Гедемино быстро заполнялась материалами. Навестивший их корреспондент одной из газет так описал эту сцену: в комнате повсюду стопки переплетенных в кожу книг, потемневших от сырости и старости. Вдоль стены составлены рядами свитки Торы. На полу — пачки рукописей, на письменном столе — поцарапанная гипсовая статуя, одна рука отломана. Шмерке и Суцкеверу почти негде было спать.

Ночью, в темноте, в комнате делалось жутковато. Ты будто бы спал на кладбище среди надгробий и разверстых могил.