lechaim.ru

Аллан Надлер. Перевод с английского Любови Черниной

Недавняя новость о том, что Институт еврейских исследований (YIVO), где хранится крупнейшая и важнейшая в мире коллекция книг на идише, за один день разом уволил всех библиотекарей и главного архивиста, потрясла всех студентов, ученых и любителей идиша. Библиотекари YIVO почти столетие помогали тысячам исследователей истории, языков и культуры восточноевропейского еврейства. За 36 часов петицию, осуждающую увольнение, подписала тысяча академических работников, писателей, публичных интеллектуалов и бывших сотрудников YIVO.

Последовали громкие выходы из попечительского совета YIVO и малопонятные пресс‑релизы. Тем временем очередная рассылка была озаглавлена «500 книг из личного собрания Хаима Граде добавлены в каталог библиотеки YIVO». Сообщение об учреждении «Мемориальной библиотеки Хаима Граде» сопровождалось фотографией нескольких книг, стоящих на книжной полке. Читатели, помнившие, что восемь лет назад YIVO выиграл долгую судебную борьбу за библиотеку великого еврейского писателя с Гарвардом и Израильской национальной библиотекой, могли заинтересоваться местонахождением еще 19 500 томов из собрания Граде, а также причиной, по которой YIVO решил проиллюстрировать эту новость четырьмя разрозненными томами Гёте и одной из многочисленных историй антисемитизма Роберта Уистрича, которую сейчас можно купить на «Амазоне» примерно за 14 долларов. Граде был, возможно, самым эрудированным идишским писателем ХХ века — зачем же использовать фотографию книг, которые можно с легкостью купить на распродаже? И гораздо более важный вопрос: а кто займется каталогизацией остальных книг?

С момента основания в 1925 году в Вильне (тогда это был город Вильно в Польше, а сегодня столица Литвы Вильнюс) до настоящего времени — и невзирая на разрушение главного здания нацистами в 1941 году и переезд в Нью‑Йорк — YIVO был главным мировым центром академических исследований во всем, что связано с идишем. Сегодня почти полмиллиона томов, хранящихся в YIVO, а также исследователи, которым нужны эти книги, внезапно оказались в положении овец без пастуха.

Самая ценная часть современной библиотеки YIVO, так называемая Виленская коллекция, буквально состоит из уцелевших в Холокосте. Эти книги и рукописи представляют собой ценнейшие библиографические памятники исчезнувшей еврейской цивилизации Восточной Европы. Они были избавлены нацистскими мародерами от уничтожения и отправлены во Франкфурт для сохранения в планировавшемся Гитлером Институте изучения еврейского вопроса. Хотя многие из уцелевших книг до войны хранились в библиотеке YIVO в Вильне, львиную долю их составляет виленская библиотека Страшуна — крупнейшая и известнейшая довоенная еврейская публичная библиотека. В недавно изданном Даном Рабиновичем увлекательном исследовании документов из этой «потерянной библиотеки» рассказана потрясающая (хотя и не совсем законная) история попадания в YIVO в 1947 году примерно 27 тыс. томов из библиотеки Страшуна, в том числе книг из личной библиотеки ее основателя, Матитьяу Страшуна.

«Ди Страшун библиотек», известная под своим идишским названием, была самой доступной из мировых довоенных библиотек по иудаике. Ее легендарный читальный зал был гаванью еврейского интеллектуального плюрализма. Набожные раввины нередко сидели рядом с молодыми нерелигиозными читателями и читательницами с непокрытыми головами на скамьях, стоявших вокруг вечно переполненных столов читального зала.

Основу библиотеки Страшуна составляли раввинистические сочинения и литература на иврите от средневековья до современности (хотя в библиотеке хранились книги на десятке языков, процент книг на идише в этом собрании был удивительно небольшим). Главный библиотекарь Хайкл Лунский, бородатый, набожный, но придерживавшийся экуменических взглядов еврей, всегда был на посту — даже по субботам, после синагоги (библиотека была открыта, но пользоваться ручками и карандашами запрещалось) — и готов помогать читателям.

Библиотека располагалась в старом еврейском квартале, который назывался Дер Шулхойф (одноименный классический роман Граде с любовью описывает этот замкнутый еврейский анклав, в том числе библиотеку и ее посетителей). Блестящее новое виленское здание YIVO, наоборот, было построено в 1925 году в современной части города, за пределами Шулхойфа, где жили и евреи, и поляки‑католики. Все в YIVO было современным, отказом от ограниченного прошлого, в котором доминировали раввины, а также от элитизма немецкой Wissenschaft des Judentums (науки о еврействе) XIX века, где господствовали тщательные исследования текстов, а народная культура и социально‑экономическая история евреев игнорировались. (Буква V в аббревиатуре YIVO означает идишское слово виссеншафт, но, как заметил Макс Вайнрайх, это было скорее виссен вос шафт, то есть знание, которое можно было как‑то использовать, а не надмирные рассуждения историков идей.)

YIVO был основан, чтобы стать лидером в изучении современных еврейских масс и их фольклора, культуры, музыки, психологии и истории. Его основателей мало интересовали раввинистические труды, составлявшие костяк библиотеки Страшуна. Хотя две библиотеки работали в Вильне, они действовали независимо друг от друга, пока нацисты не уничтожили их обе. Нет данных, которые бы свидетельствовали о существовании хотя бы межбиблиотечного абонемента, не говоря уже о более глубоких формах контактов.

Так как же получилось, что YIVO унаследовал почти 30 тыс. уцелевших книг из библиотеки Страшуна? Известный ивритский и идишский писатель и директор Центральной раввинистической библиотеки в «Гейхал Шломо» в Иерусалиме, ныне покойный Цви Гаркави с гневом заявлял: «Какое отношение [светские] идишисты из Нью‑Йорка имеют к раввинистической библиотеке, пожертвованной [раввином] Матитьяу Страшуном виленской общине?» К большой неловкости для YIVO, Гаркави еще и внучатый племянник Страшуна, и он активно, хотя и безуспешно лоббировал «возвращение» книг в библиотеку «Гейхал Шломо». Но в конце концов ему удалось получить только дубликаты из виленской коллекции YIVO, несмотря на активную поддержку израильского Министерства по делам религий и всех без исключения членов израильской Ассоциации евреев — выходцев из Вильны. Последняя глава «Утраченной библиотеки», метко озаглавленная «Еще один порт захода», впервые целиком рассказывает историю упорной борьбы YIVO с еврейским государством по поводу книг Страшуна. В 1956 году заместитель министра по делам религий Израиля, депутат кнессета раввин Зерах Вархавтиг направил в YIVO официальное письмо с требованием «репатриации» книг Страшуна в Израиль. Три года спустя Иерусалимский верховный раввинский суд постановил, что «Гаркави — единственный [живой] наследник библиотеки Страшуна», но юрисдикция израильского бейт дина, каким бы верховным он ни был, в Америке не действует, и YIVO с легкостью проигнорировал это решение. Если бы Израиль стал национальным государством годом раньше, американцы вернули бы ему бесчисленные сокровища, в том числе книги Страшуна.

Я могу утверждать, что за те десять лет, когда я занимал пост директора YIVO по научной работе, подразумевавший и надзор за библиотекой, практически никто не обращался в YIVO в поисках библейских, талмудических или средневековых священных текстов — все их в изобилии можно найти в Нью‑Йоркской публичной библиотеке, а также в библиотеках Еврейской теологической семинарии, Ешива‑университета и Еврейского института религии «Хибру юнион колледж». Так что повторю вопросы: как и почему коллекция Страшуна оказалась в YIVO? Сложная, до недавнего времени неизвестная и часто сознательно искажавшаяся история послевоенной судьбы этой величайшей из еврейских публичных библиотек наконец‑то рассказана полностью в превосходном исследовании Рабиновича.

Когда Наполеон Бонапарт вошел в легендарный виленский Шулхойф и увидел великолепие Большой синагоги, он воскликнул: «Это Иерусалим севера!» Неважно, правдива ли эта история, но еврейская Вильна процветала еще полтора столетия. Это был крупнейший в Восточной Европе центр раввинистической учености, но одновременно и первый и важнейший центр еврейской модернизации, крупнейшее гнездо еврейской Гаскалы и самых разнообразных культурных и политических течений ХХ века. В Вильне родились первый современный ивритский поэт Йеуда‑Лейб Гордон и первый ивритский прозаик Авраам Мапу. Этот город был главным в Восточной Европе центром сионизма и гебраизма, а одновременно и местом рождения идишеговорящего Еврейского рабочего союза (Бунда) и, разумеется, YIVO.

Все это было разрушено, когда нацисты и преданные им литовские коллаборационисты уничтожили 90% евреев Виленской области в лесу в Понарах. Но нацисты решили, что некоторые книги достойны сохранения — в том числе тысячи томов из оригинальной коллекции раввина Страшуна, — и отправили их во Франкфурт. Их сложили на огромном складе неподалеку от Оффенбаха, где после войны аккуратно разложили по местам происхождения владельцев. Так получилось, что ящики с коллекциями из YIVO и из библиотеки Страшуна оказались рядом на первом этаже Архивного хранилища в Оффенбахе (OAD).

Только когда Франкфурт попал в американскую зону оккупации, знаменитые теперь «охотники за сокровищами» нашли огромные ящики, содержавшие уцелевшие остатки библиотек YIVO и Страшуна. Распределением этих богатств занимался американский полковник Сеймур Помрензе (его брат занимал видный пост в попечительском совете YIVO), а затем глубоко образованный и талантливый библиограф Айзек Бенкович, и граница между двумя библиотеками размылась почти до неузнаваемости. Когда в 1946 году в Оффенбах приехала историк Люси Шильдкрет (впоследствии Давидович), любимая ученица тогдашнего директора YIVO Макса Вайнрайха, они втроем придумали никогда не существовавшие «связи» между YIVO и Страшуном. Подробно описывая эту ситуацию, Рабинович показывает, что Вайнрайх, Помрензе (который придерживался версии, предложенной директором попечительского совета YIVO Маркусом Юлиусом Увелером) и Давидович излагали каждый свою версию слияния библиотек YIVO и Страшуна — от вымышленной советской «супербиблиотеки», объединившей их еще до нацистской оккупации, до воображаемой организации под названием «Ассоциированные (виленские еврейские) библиотеки» или апокрифического рассказа, в соответствии с которым руководство библиотеки Страшуна просило YIVO забрать себе книги вскоре после начала войны. Все это историческая чепуха, но чепуха, выдуманная ради научных интересов, а может быть, даже во имя высших благих интересов, поскольку о возрождении речи не было, а ценные книги должны были попасть хоть куда‑нибудь.

Хотя Рабинович старательно избегает сенсационности, фиксация истории о том, как Давидович в конце концов удалось переманить на свою сторону капитана американской армии Джозефа Хорна, генерального директора OAD, дает основания подозревать определенный романтический элемент, благодаря которому ей удалось одержать победу. Так, в нескольких строго конфиденциальных письмах, отправленных ею Вайнрайху с февраля по май 1947 года, она описывает Хорна как «человека очень слабого и эмоционального <…> слишком робкого, чтобы быть нечестным, и слишком разумного, чтобы брать на себя риск <…> боящегося за свою работу, потому что дома его ничего хорошего не ждет». В более позднем письме Давидович даже хвасталась, что «личные отношения с Хорном» позволили ей «познакомиться не только с ним, но и с хранилищем так близко, как никто другой в нынешней Германии». Хотя Давидович признает, что испытывает небольшой дискомфорт от того, как использовала романтическую победу над Хорном в своих интересах и в интересах YIVO (она честно признает — «иногда мне кажется несправедливым играть на этом»), в конце концов она холодно заключает, что «дело есть дело, и меня гораздо больше интересует судьба еврейских книг, чем судьба Хорна».

Рабинович рассказывает об этих махинациях так, что его исследование порой напоминает шпионский роман. В конце концов, он дает ответ на вопрос, мучивший меня в годы работы в YIVO. В 1989 году руководители YIVO обнаружили, что еще 40 тыс. книг из коллекции Страшуна/YIVO хранились в подвале бывшей церкви после советской аннексии Литвы. Они лежали неразобранными стопками три года спустя, когда я приехал в Вильнюс, чтобы попытаться получить их вместе с рядом других важных архивных документов.

Даже через четыре года после десоветизации Литвы исторически оправданная паранойя владела немногочисленными библиотекарями, которые все это время знали о существовании книг. Под покровом ночи меня украдкой провели в так называемый Зал еврейских книг Литовской национальной библиотеки, располагавшийся в подвале церкви. Моим проводником была покойная Фира Брамсон, выжившая после массового уничтожения евреев в ее родном Каунасе (на идише называвшемся Ковно), — единственный в стране библиотекарь, способный каталогизировать еврейские книги. Я нашел здесь десятки свитков, в том числе «Сифрей Тора», без чехлов, рядами сложенные на заводских стальных стеллажах, а также бесчисленные стопки сложенных без всякого порядка еврейских книг, которые, как уверяли меня предшественники и коллеги по YIVO, по справедливости принадлежали нам. Но, открыв несколько книг, я удивился.

За два года, прошедших с тех пор, как я получил работу в YIVO, я провел много часов, бродя среди массивных скрипучих деревянных шкафов в библиотеке. Я познакомился с виленской коллекцией, то есть с довоенной библиотекой, «репатриированной» институтом в 1947 году. Больше половины книг было снабжено запоминающимися экслибрисами довоенной виленской библиотеки YIVO и библиотеки Страшуна.

Теперь в Вильне я изучал то, что осталось от той самой библиотеки Страшуна, и меня озадачило, что во всех этих огромных стопках не было ни одной книги с экслибрисом YIVO. Я оставил этот вопрос и стал заниматься тем, зачем приехал, — требовать «возвращения» книг YIVO. Я считал это нравственной миссией — вернуть евреям захваченную еврейскую собственность. Мне до сих пор так кажется, но после прочтения «Утраченной библиотеки» у меня с глаз упала пелена.

Ведь, как показывает Рабинович, в тот же самый день, 17 июня 1947 года, когда большой груз из Оффенбаха — 270 контейнеров, содержавших более 32 тыс. книг, — в конце концов направился из Германии в Нью‑Йорк, Давидович написала Вайнрайху еще одно строго конфиденциальное письмо. В конверте содержался листок с несколькими образцами довоенных экслибрисов из виленской библиотеки YIVO. К листу было приложено написанное наспех, путаное, но вполне ясное указание Вайнрайху: «Закажите [в Нью‑Йорке] пару печатей и начните штамповать».

Вайнрайх, разумеется, понимал, насколько важно последовать совету Давидович. Институт YIVO собирался получить книги, которые, как удалось доказать Давидович и Вайнрайху, представляли собой остатки довоенной библиотеки института. Чтобы обосновать свои претензии, нужно было проштамповать поддельными довоенными экслибрисами страницы всех книг, которые, как прекрасно понимали и Давидович, и Вайнрайх, раньше принадлежали не YIVO, а библиотеке Страшуна. Книги из библиотеки Страшуна составляли 75% томов в этих контейнерах. Причина, по которой я не увидел штампа YIVO на книгах из Вильнюса, состояла в том, что они никогда не принадлежали YIVO.

Неудивительно, что годовщину передачи в YIVO утраченной библиотеки Страшуна никто не праздновал. На самом деле, целых 16 лет факт этой передачи хранили в тайне, а книги включили в новую коллекцию, по словам института, основанную на (якобы довоенной) виленской коллекции. Имя «Страшун» нельзя было произносить в YIVO или упоминать в его периодическом издании «Йедиес фун YIVO» вплоть до 1963 года. Рабинович отмечает, что до сегодняшнего дня YIVO настаивает на сфальсифицированной истории, придерживаясь абсолютно не соответствующих действительности рассказов, которые были выдуманы в 1947 году, чтобы спасти книги Страшуна для евреев.

Рабинович во всех подробностях документирует эту возмутительную и ненужную приверженность к ревизионизму в истории. Он цитирует анахронистический рассказ об истории библиотеки Страшуна в брошюре, которая распространялась в 2001 году на выставке виленских сокровищ YIVO «Матитьяу Страшун (1817–1885): Ученый, лидер и собиратель книг». Он также привлекает внимание к визиту исполнительного директора YIVO Джонатана Брента в Вильнюс в 2013 году — одной из многих, пожалуй слишком многих, таких поездок, — после которого Брент опубликовал статью, отстаивающую несоответствующую исторической действительности идею, что, «по устным источникам того сложного времени [библиотека Страшуна], была передана на хранение в Институт YIVO». Трудно представить, что такой талантливый историк сталинизма, как Брент, не знает, насколько недостоверны неназванные устные источники. И все же, еще в 2017 году на конференции YIVO под названием «История и будущее библиотеки Страшуна» реальная история того, как библиографические сокровища попали в собственность YIVO, не звучала вообще никак, а историческое введение к программе конференции в очередной раз пересказывало линию партии, принятую в YIVO. Подробное документальное исследование Рабиновича должно положить этому конец: всего 61 контейнер с 8842 книгами в действительности происходил из довоенной библиотеки YIVO в Вильне. Остальные 29 контейнеров содержали 23 709 книг из библиотеки Страшуна.

То, что YIVO удалось в конечном счете спасти эти книги, — результат прекрасный, и те, кто привел к нему, прежде всего Вайнрайх и Давидович, должны считаться героями за все, что они сделали ради возвращения еврейских культурных сокровищ народу. Даже Рабинович признает, что успешные, хотя и не всегда честные методы Вайнрайха и Давидович привели к спасению сокровищ библиотеки Страшуна. Если бы они действовали иначе, книги, скорее всего, передали бы в Польшу или, например, в Литовскую Советскую Социалистическую Республику. Но, с горечью замечает Рабинович, поляки убили даже евреев, вернувшихся в Польшу. «Реституция» в Литву имела бы не лучший эффект.

Несмотря на то что Рабинович порой слишком дотошно перечисляет не самые кристально честные тактические приемы, использованные Вайнрайхом, Давидович, Помрензе и Бенковичем для получения книг Страшуна, ничто из задокументированного в книге нельзя рассматривать как сомнение в благородстве их целей или в нравственной необходимости их действий, учитывая экстремальную ситуацию непосредственно после Холокоста. Они лгали во имя высокой цели. Я не знаю никаких религиозных аргументов, которые отменяли бы галахическое постановление о нарушении законов в экстремальной ситуации, или, например, польскую иезуитскую доктрину «моральной сдержанности», позволяющую говорить неправду ради достижения высоких целей. Не могу я придумать и морального аргумента, который поставил бы под сомнение, что Вайнрайх, чья репутация непогрешимой честности была сопоставима с его не имеющими себе равных научными достижениями, и его помощники имели благую цель — спасти немногочисленные, но священные останки литовского Иерусалима. В еврейском законе и традиции статус книг — особенно священных книг, которых так много было в библиотеке Страшуна, — близок к статусу человеческой жизни. Хотя Вайнрайх не был религиозным человеком, он хорошо ориентировался на «путях Талмуда» (дерех а‑Шас) и, несомненно, воспринимал спасение максимально возможного количества еврейских книг в качестве запоздалого акта пикуах нефеш (спасения душ). Но ничто из сказанного не опровергает претензий Цви Гаркави, «Гейхал Шломо» и правительства Израиля, выдвинутых после того, как книги были спасены.

Никто не может оправдать продолжение искажения исторической правды в сегодняшнем YIVO. Максимальной глубины морального падения, наверное, достиг предыдущий исполнительный директор института Карл Рейнс, который распорядился продать несколько редчайших книг из библиотеки Страшуна, в том числе книг, входивших в личное собрание Матитьяу Страшуна, с аукциона. Эта продажа не решила финансовых проблем YIVO. Тогда, как и сейчас, самыми важными ресурсами YIVO (тогда книгами, а сейчас их хранителями) пожертвовали ради временного облегчения бюджетных трудностей.

Среди сокровищ Страшуна, погибших в пламени гестапо, была книга почетных гостей, которая называлась «Сефер а‑заав». Однако в 1939 году директор библиотеки Хайкл Лунский опубликовал статью об этой «золотой книге», открытой в честь визита Теодора Герцля в 1903 году. Хотя Герцль так и не доехал до Вильны, за последующие годы свои подписи в «Сефер а‑заав» оставили сотни крупнейших представителей еврейского мира до Холокоста. Некоторые подписи Лунский опубликовал в статье. Виднейший сионистский историк периода до возникновения Государства Израиль Бенцион Динур, потрясенный экуменическим духом читального зала библиотеки Страшуна, написал в книге:

Нет больше ни одной еврейской общины, где евреи были бы так едины, как в Вильне, особенно в таком символическом учреждении еврейского единства, как библиотека Страшуна [с ее] длинными столами, стульями и скамейками, стоящими вплотную друг другу. Здесь сидит множество людей, сохраняя полное молчание; не слышно ни звука. Раввины и престарелые талмудисты учатся <…> а рядом с ними молодое поколение <…> с восторгом глотает литературу Гаскалы.

Среди других почетных гостей были величайшие еврейские писатели, ученые и мыслители той эпохи, в том числе Хаим‑Нахман Бялик, Менделе Мойхер‑Сфорим и Герман Коген, а также великий историк Семен Дубнов, который написал: «Ивритская и еврейская библиотека станет духовным центром для всех, взыскующих знания». В «золотой книге» оставляли записи не только еврейские модернисты. В статье Лунского можно найти столь же восторженные комментарии таких крупнейших раввинов Восточной Европы, как Хаим‑Озер Гродзинский, главный раввин Вильны и всемирный галахический авторитет, а также крупный моралист раввин Исраэль‑Меир Каган, известный под именем Хафец Хаим.

Неудивительно, что причудливее всех выразил уникальность читального зала библиотеки Страшуна величайший идишский писатель Шолом‑Алейхем:

Я никогда не видел такой еврейской сокровищницы, как эта библиотека, ни в жизни, ни в мечтах, когда фантазия овладевает писателем и уносит его на крыльях далеко‑далеко от реальности.

Роскошь уноситься далеко от реальности доступна писателям и поэтам, пророкам, мечтателям и безумцам, но явно не научно‑исследовательским институтам, чья миссия требует неуклонной верности истории. Рабинович трезво заключает:

Многие учреждения раскрыли свои методы сбора коллекций и начали необходимый диалог о сложностях, возникающих в связи с войнами, беззаконием, мародерством и реакцией институтов, на которые возложена задача сохранения исторических <…> источников. Полную историю библиотеки Страшуна и особенно методов, благодаря которым она оказалась в Нью‑Йорке <…> а также судьбу многих книг из этой библиотеки в последующие годы еще только предстоит написать.

Так оно и есть!

Оригинальная публикация: Golden Books

Еврейская община (литваков) Литвы подарила тысячу экземпляров книги Ицхака Рудашевского «Дневник Вильнюсского гетто» литовским школам.

В Министерстве образования, науки и спорта состоялось символическая церемония передачи книг с участием министра Юргиты Шюгждинене, председателя ЕОЛ Фаины Куклянски, переводчика и составителя книги Миндаугаса Кветкаускаса и художницы Сигуте Хлебинскайте.

Фаина Куклянски:

«Холокост был вызван тем фактом, что часть людей была либо плохо образованы, либо образованы в другом направлении. Самый простой способ следовать по пути образования о Холокосте – это художественная литература, которая помогает понять некоторые детали лучше, чем учебники истории. К примеру, дневник Анны Франк читаем и популярен во всем мире. Аналогичный дневник, написанный подростком в Вильнюсском гетто, есть и в Литве – это Дневник Ицхака Рудашевского. Моя цель – подарить школам Литвы эту книгу. Цель просвещения – сказать, что таких Ицхаков Рудашевских был миллион.

Для нас важно, чтобы молодежь и дети понимали, что такое Холокост. Мне кажется, что дети способны сопереживать множеству различных ситуаций. Именно поэтому история убитого ребенка может повлиять на осознание Холокоста. Дневник Ицхака Рудашевского должен прочитать каждый ребенок Литвы. Таким образом мы увековечим память убитых во время Второй мировой войны детях евреев Литвы. Как объяснить детям более ясно, что на протяжении многих веков евреи жили в Литве и за несколько месяцев были уничтожены? За что?

Не буду скрывать, что Дневник интересно читать, как литературное произведение – несмотря на то, что автор – подросток, он был достаточно зрелым, обладал хорошим слогом».

Министр просвещения, науки и спорта Ю. Шюгждинене от имени всех учителей и учащихся поблагодарила за огромную работу, необыкновенную книгу и подарок: «Живя в таких страшных условиях, И. Рудашевский в своем дневнике пишет и о просвещении, подчеркивая, насколько важны культура и образование. Эта книга заставляет задуматься».

«Дневник Вильнюсского гетто» И. Рудашевского издан на двух языках: на идиш и литовском. На литовский язык книгу перевел д-р Миндаугас Кветкаускас. Кроме того, в издании представлена статья переводчика о семье И. Рудашевского, о том, как был обнаружен и сохранен дневник мальчика.

Миндаугас Кветкаускас:

«Думаю, что для современной молодежи Литвы, учащимся эта книга – не иссякающий источник, который поможет узнать не только факты о трагической истории Холокоста, но и понять, и сопереживать. Судьбы конкретных людей помогают установить личные отношения. Такая взаимосвязь приводит к сопротивлению стереотипам и идеологиям. Однако дневник Ицхака – это не только история Холокоста в Литве, это и универсальное повествование о сопротивлении молодого человека унижению и брутальной силе, какая бы она ни была. Свидетельство о том, что в самых трудных обстоятельствах книга и творчество помогают оставаться собой».

J. Berger New York times, 2016 г.

Яффа Элиах (31.05.1935 – 08.11.2016) – американский историк, автор и исследователь иудаики и Холокоста. Четырехлетним ребенком она пережила нацистские «акции» в своем родном городке Эйшишкес, а впоследствии собрала свидетельства о повседневной жизни евреев в годы Холокоста в своей калейдоскопической книге и сделала незабываемую экспозицию в Американском мемориальном музее Холокоста в Вашингтоне.

Такое детство, сломившее бы человека менее сильного, побудило Элиах посвятить себя изучению и мемориализации Холокоста и его жертв. Она стала заниматься этим в 1969 году, будучи профессором истории и литературы на факультете иудаики Бруклинского колледжа, а затем основав первый в своем роде Центр изучения Холокоста при ешиве во Флэтбуше, Бруклин. Собранная этим центром коллекция аудиозаписей интервью, дневников, писем, фотографий и артефактов, хотя и небольшая по объему, стала образцом для десятков других подобных центров.

Элиах много раз говорила, что свою миссию она видит в том, чтобы задокументировать жизнь жертв Холокоста, а не только их смерть, чтобы вернуть им человеческий облик, человеческое обаяние. Она так определила свою задачу, когда, будучи членом президентской комиссии по Холокосту, созданной Джимми Картером, посетила концлагеря и осознала, что единственные доступные нам портреты жертв — это портреты скелетов с глазами навыкате в изодранной полосатой арестантской форме, а отнюдь не живых людей, которыми они когда‑то были.

Профессор Элиах решила воссоздать тот штетл, который она знала в Литве, — Эйшишки (Эйшишкес), где почти все еврейское население (3500 человек) было убито, — собирая фотографии его жителей. Начав со своих семейных фотографий, спрятанных ею и ее старшим братом в их убежище, она 15 лет ездила по всем 50 штатам и разным странам в поисках фотографий, дневников и писем других обитателей штетла. В Израиле она обошла 42 квартиры многоквартирного дома в поисках одной семьи и раскопала ее архив, зарытый в жестяных банках под пальмой. В Австралии она, выступая по радио, сказала, что ищет семью по прозвищу Мыши, — и ей повезло: на передачу позвонили и подсказали, где искать.

Собирая материал в бывшей синагоге в опасном районе Детройта, она нанимала себе телохранителя; в некоторых случаях она прибегала буквально к взяткам: покупала людям лекарства, цветной телевизор, четыре спортивных костюма, чтобы убедить их на время расстаться с дорогими их сердцу фотографиями, дабы она могла их скопировать. Она потратила более 600 тысяч долларов из своих собственных средств и займов, а затем получила стипендию Гуггенхайма на этот проект.

В конце концов Элиах собрала 6000 фотографий жителей местечка — фотографий с бар мицв, свадеб, выпускных церемоний и в кругу семьи; эти люди составляли 92 процента от уничтоженного еврейского населения.

Полторы тысячи из этих фотографий были отобраны для экспозиции «Башня лиц», иногда называемой также «Башней жизни», в Мемориальном музее Холокоста в Вашингтоне. Фотографии там плотно покрывают стены узкого, уходящего ввысь ущелья, через которое проходят посетители. В этих портретах жизнь множества обычных евреев предстает близкой и реальной. К 2016 году через музей, открывшийся в 1993‑м, прошли 40 миллионов посетителей.

Профессор Элиах собрала сотни фотографий и личных историй в 818‑страничной книге «Там когда‑то был целый мир: 900‑летняя хроника штетла Эйшишки», изданной в 1998 году. Она вышла в финал Национальной книжной премии и стала — наряду с предыдущей ее книгой «Хасидские истории эпохи Катастрофы» — крупнейшим вкладом Элиах в документирование Холокоста.

Менахем Розеншафт, глава организации детей, выживших жертв Холокоста, сказал, что профессор Элиах сделала Холокост доступной и «кошерной» темой для ортодоксальных евреев, которые до того на протяжении многих лет видели в Холокосте слишком много теологических проблем (как Б‑г мог допустить подобное?).

Эйшишки, расположенные в 60 километрах от столицы Литвы Вильнюса, в межвоенный период находились на польской территории. Там 21 мая 1937 года родилась Яффа Соненсон. Ее отец Моше Соненсон, владелец кожевенной фабрики, в сентябре 1941‑го спасся во время устроенной немцами облавы, выпрыгнув из окна синагоги. Он взял свою жену Ципору, дочку Яффу и сыновей Ицхака и Хаима и сбежал. Через два дня практически все евреи городка были расстреляны перед вырытыми ими рвами. В канаве под свинарником на хуторе, принадлежавшем христианам, ее мама родила еще одного мальчика и назвала его Хаимом. Там же Яффа изучала иврит, идиш и польский, используя глиняные стены канавы в качестве доски.

Семья сумела прожить в своем укрытии до освобождения территории Красной армией в июле 1944 года, но когда они вернулись в Эйшишки, там произошла стычка между польскими партизанами и советскими солдатами, и мама Яффы вместе с маленьким Хаимом были застрелены партизанами. Элиах утверждала, что антисемитски настроенные поляки сделали это намеренно, но ее обвинение оспаривалось.

У Яффы и ее мужа Давида (бывший директор школы при ешиве во Флэтбуше) родилось двое детей (дочь Смадар Розенцвейг сейчас профессор иудаики в Штерн‑колледже на Манхэттене, сын, рабби Йотав Элиах, — директор Метивты Рамбама, еврейской школы в Лоуренсе, штат Нью‑Йорк), у них четырнадцать внуков и девять правнуков.

После войны Яффа вместе со своим дядей отправилась в Палестину, где вскоре воссоединилась с отцом и братом. В 1954 году она переехала в США, а в 1973‑м получила степень доктора философии в городском Университете Нью‑Йорка.

Завершающий образ в книге «Там когда‑то был целый мир» — это отец Яффы, танцующий на свадьбе своей дочери в Израиле. Хотя его вера была поколеблена, он был рад, что она собирает свидетельства о жизни их штетла, чтобы, пишет Элиах, передавая его слова, «хотя бы люди, а может быть, даже Б‑г вспомнили, что там однажды был мир, полный веры, еврейства и человечности».

Документальная книга с графическим оформлением, которая выйдет в свет в следующем месяце, основана на шести автобиографиях, написанных еврейскими подростками в Восточной Европе: в Литве и Польше, незадолго до начала Второй мировой войны, сообщает «The Algemeiner».

Книга, включающая автобиографии шести подростков на идиш, была создана художником-графиком, писателем и карикатуристом из Нью-Йорка Кеном Кримштейном. Институт еврейских исследований YIVO обнаружил шесть ранее не опубликованных автобиографий в 2017 году среди сотен других еврейских документов, которые были спрятаны в подвале Вильнюсского костела. Первоначально эти эссе были представлены на трех конкурсах по написанию автобиографий, проводившихся YIVO в Вильнюсе в 1930-х годах, незадолго до начала Холокоста. Призы за финальный конкурс так и не были присуждены, потому что в тот же день, когда они должны были быть вручены в 1939 году, нацисты вторглись в Польшу. Долгое время считалось, что автобиографии уничтожены нацистами.

Каждая из автобиографий наполнена чаяниями, наблюдениями и убеждениями молодых авторов, чьи жизни вот-вот должны были кардинально измениться в результате ужасов Холокоста. «Это были молодые люди, с ироничными оценками окружающих и вопросами об авторитете и любви, которые являются особым языком подростков», — рассказали в издательстве «Bloomsbury Publishing», выпускающем книгу. «Эти подростки рассказывают обо всем, демонстрируя беспокойство, юмор и амбиции, которые они вынашивали в мире, который скоро исчезнет».

Кримштейн был одним из первых людей, ознакомившихся со спрятанными автобиографиями. Работая над книгой, он также обнаружил, что самый молодой автор, нарушивший правила участия в конкурсе писателей, пережил Вторую мировую войну и был среди тех, кто помог сохранить эссе, а также содержимое библиотеки от уничтожения нацистами, а затем и Советами. Кримштейн заявил «The Algemeiner» 26 октября, что у него «невероятное чувство личной связи» с автобиографиями из-за того, что у его семьи есть корни в Восточной Европе. По его словам, чтение автобиографий дало ему возможность заглянуть в жизнь в Восточной Европе до Второй мировой войны, которую он всегда надеялся исследовать.

Писатель добавил, что, когда он узнал об эссе, он был заинтригован исследованием произведений «просто обычных подростков» и их «точек зрения» накануне Второй мировой войны. Книга «Когда я вырасту: утерянные автобиографии шести подростков на идиш» будет опубликована 16 ноября 2021 года.

Юрий Табак, stmegi.com

Обсуждение роли местного населения оккупированных стран в Холокосте – тема болезненная.  Она затрагивает национальные чувства людей, которым не хочется верить в то, что их единоплеменники сдавали людей в гестапо, грабили их имущество, а то и убивали. Комфортнее полагать, что это были немногочисленные выродки, которые есть в любом народе, а еще комфортнее подсчитывать число Праведников народов мира и делать упор на их подвиг.

Действительно, высказывания еврейского сообщества, порой исходящие даже от государственных деятелей Израиля, нередко носят обобщающий обвинительный характер по отношению к поведению целых стран и народов: «они убийцы», «они впитали антисемитизм с молоком матери». Разумеется, это несправедливо: люди всегда были разными, и в любом народе есть свои герои и подлецы. Подобные обобщающие характеристики вызывают понятный протест и на общественном, и на государственном уровне «обвиняемых» стран – тем более у сравнительно недавно обретших независимость, где выстраивается национально-патриотический дискурс, не терпящий чрезмерной запятнанности. Отсюда неизбежные конфликты, расколы общественности и межгосударственные кризисы, которые мы можем наблюдать сейчас на примере Польши, Украины, балтийских стран. К периоду 2-ой Мировой войны там существовали крупные еврейские общины, которым был нанесен максимальный урон, и где подавляющее большинство евреев было уничтожено – что заставляет сравнивать итоги Холокоста в этих странах с другими, где большинство евреев было спасено действиями правительств и местного населения. И в сложной совокупности причин таких исторических различий характер отношения местного населения, государственных структур и руководителей государств к евреям, степень их коллаборации с нацистами выходит на первый план.

Даже еврейские историки, пишущие о Холокосте, не говоря уже о горячо настроенной общественности, раскалываются на два лагеря – когда оценивают позиции и роль папы Пия XII, генерала Франко, Миклоша Хорти, отношения к евреям польского населения, роли ОУН и УПА в Холокосте и т.д. И, конечно же, эти споры подогреваются межгосударственными политическими конфликтами, когда на уровне государственных СМИ разных стран поддерживается та или иная точка зрения. В итоге принимаются государственные законы о запрете упоминания «народной» вины, проводятся суды над историками, резко ухудшаются межгосударственные отношения. В рамках апологетического направления, в защиту от огульных обвинений местного населения, к «национально-ориентированной» общественности примыкает и часть еврейской, считающая своим долгом отстаивать историческую справедливость. В итоге вырисовывается противоположный подход, когда утверждается, что в странах Балтии и Польши население не более соучаствовало в сотрудничестве с нацистами, чем во всех других странах, и что евреев везде переубивали почти исключительно немцы, а в Украине националистические объединения, члены которых входили в нацистские военные формирования, практически не принимали участия в Холокосте. Остается,  правда, неясным, даже если не погружаться в исторические документы и академические исследования, утверждающие обратное, почему в сотнях воспоминаний евреев-очевидцев из этих стран нередко упоминается о благородных спасителях, но несравненно чаще о соседях-негодяях – в отличие от воспоминаний, к примеру, евреев болгарских и албанских.

И против такой апологетической тенденции – на уровне государства и общественных настроений – протестуют не только потомки убитых евреев. Некоторые представители титульных наций, из местной интеллигенции, начинают публично возражать против, по их мнению, политики замалчивания преступлений собственного народа, требуют правдивого освещения прошлого и снятия мемориальных табличек в память о тех, кого они считают нацистскими коллаборантами.  В ответ же раздаются голоса и национально-патриотической общественности, и части еврейских апологетов, что обвинительные книги пишут только маргинальные историки, оправдывающие свои гранты, что они извращают историческую истину, что протестующие голоса общественности раздаются как раз не от историков, а от дилетантов, что все это – попытка прославиться и набрать политические и культурные очки, заработать на скандале, а то и заслужить благословение авторитарного режима.

На фото: Рута Ванагайте

 Все эти процессы ярко проявились в истории с Рутой Ванагайте. Уже десятки лет отдельные представители литовской интеллигенции считают, что официальная власть замалчивает истинные масштабы коллаборации литовского населения в Холокосте.  И вот вполне успешная журналистка и театральный деятель, Ванагайте, случайно обратившись к этой теме в 2015 г., стала все больше в нее погружаться и изучать архивные документы. Особенно ее потрясло, что среди активных литовских коллаборантов она обнаружила имена своего деда и дяди. Ванагайте пришла к выводу, что значительная часть вины за расстрелы литовских евреев, грабежи их имущества ложится на коренное литовское население, добровольно сотрудничавшее с гитлеровцами – хотя она вовсе не говорила о вине всего литовского народа. Крайне неудовлетворенная, как она считает, отсутствием раскаяния и замалчиванием исторической вины коллаборантов в современной Литве, Ванагайте написала книгу «Наши» («Свои»), вызвавшую скандал и полемику в литовском обществе.

На фото: Эфраим Зурофф

Часть историков обвинила Ванагайте в искажении исторической правды, сенсационности, непрофессионализме, попытке угодить «Кремлю» и пр. При этом тот факт, что она писала книгу при участии профессионального израильско-американского историка Эфраима Зуроффа, главы иерусалимского отделения Центра Симона Визенталя, этим обвинениям не помешало. Самого Зуроффа обвиняли в стремлении к сенсационности и тенденциозности, да к тому же  Ванагайте и Зурофф связали свою личную жизнь.

На фото: Кристоф Дикман

Не помогло и то, что предисловие к русскому изданию книги написал немецкий историк Кристоф Дикман, крупнейший специалист по истории Холокоста в Литве, автор 1600-страничного двухтомника Deutsche Besatzungspolitik in Litauen 1941–1944 («Германская оккупационная политика в Литве 1941-1944»), который отметил важный момент: «Политике идентичности нужны “зоны комфорта” и счастливые развязки. Открытые вопросы, уязвимость, пространные, неоднозначные ответы не укрепляют “национальную гордость”, а напротив, угрожают ей. Повсеместно, где принята такая политика, можно видеть, как за “своими” закрепляется роль жертвы, тогда как палач – всегда “другой”, и это оборачивается жесткой нетерпимостью. Всякий, кто выходит из “зоны комфорта” и ставит трудные вопросы, посягает на невинность “своих” и, по сути, воспринимается как предатель. “Предатель” всегда на кого-то работает. Следовательно, если Рута Ванагайте осмеливается спрашивать “о неприятном”, она, вероятней всего, служит российским, еврейским, польским, немецким, но только не литовским интересам. Это довольно простой способ перебросить на другого стыд и вину, а заодно возложить на него труд ответа на неудобные вопросы. Популярность такой позиции свидетельствует о том, что свободу исторического исследования по-прежнему нужно защищать». При этом Дикман справедливо отметил, что «призыв к открытому, самокритичному размышлению об истории не означает, что каждое слово, каждую мысль в книге Руты Ванагайте надо принимать на веру». Как и любой исторический материал, книга подлежит критическому разбору. Но подобным советам не вняли, и книгу Ванагайте, как и ее саму подвергли остракизму – хотя, по сути дела, никто из историков так и не осуществил, насколько я знаю, подробный критический разбор работы Ванагайте, которая полгода провела в архивах, а приводимые в книге факты сопровождаются соответствующими ссылками на документы. Вся критика сводится к общим фразам о «вырывании из контекста», произвольной интерпретации и прочим стандартным инвективам.  По сути, ей указали только на одну серьезную фактическую ошибку, когда Ванагайте заявила в интервью (но не писала в книге) что борец за независимость Литвы, партизан Адольфас Раманаускас-Ванагас работал на КГБ, и что есть данные об его участии в уничтожении евреев. И хотя потом Ванагайте извинилась за неверную информацию, ей припоминают эту ошибку при каждом удобном случае, а канадский публицист, блогер и историк Алик Гомельский, которого, впрочем, его оппоненты в Украине считают «псевдоисториком», вообще предположил, что Ванагайте работает на ФСБ.

Точку зрения оппонентов Ванагайте, разумеется, вне их конкретной критики на книгу, опровергнуть невозможно – ибо опровергать нечего. И потому продолжали бытовать общие представления о сенсационности, хайпе, тенденциозности, а то и злонамеренности автора. Но вот что будет дальше, неясно, ибо произошло значительное событие.

В 2018 г. Ванагайте в Иерусалиме встретила Дикмана, они разговорились, и ей пришла в голову мысль, которую Дикман одобрил. Ванагайте предложила: у них состоится ряд диалогов, в которых Дикман будет отвечать на вопросы Ванагайте  касательно самых разных аспектов литовского Холокоста, а потом эти диалоги войдут в книгу, предназначенную для широкого читателя, без тысяч ссылок и сухости изложения, присущих академическому труду, но фактически воспроизводящих точку зрения Дикмана по всем важным вопросам. Дикман согласился. В ходе регулярных встреч в течение 18 месяцев их диалоги записывались на диктофон. И в этом году увидели свет  литовская и английская версии книги под названием «Как это произошло? Понять Холокост». Причем, учитывая атмосферу вокруг ее предыдущей книги, Ванагайте в Предисловии изящно выбивает козыри из рук оппонентов, обращаясь к Дикману: «Когда я писала ”Наших”, и политики, и историки обвинили меня в дилетантизме. Они заявили, что хотя у меня отсутствуют знания об этом сложном предмете, я осмелилась написать книгу. Ок, я согласна. Я была дилетантом. И являюсь им до сих пор. После написания книги у меня осталось множество вопросов без ответа. И все время возникают новые вопросы…. И вот я случайно встретила Вас, Кристофа Дикмана – человека, обладающего гигантским объемом знаний о Холокосте в Литве». Дескать, ну раз я дилетантка, посмотрим, что скажет крупный историк на предмет фактов и выводов из моей книги. А Дикман, в свою очередь, там же подчеркивает историческую обоснованность своих положений, предлагая, в случае чего, обратиться к его немецкому труду: «если кто-то захочет, то может проверить каждое сказанное мной предложение. В примечаниях они найдут все источники». Впрочем, в необходимых случаях, примечаниями снабжена и эта книга.

Книжка получилась отличная. Рассматриваются все аспекты Холокоста в Литве, его истоки, в контексте общих рассуждений Дикмана о причинах германского нацизма и Холокоста, об антисемитизме. Читается она на одном дыхании: серьезная проблематика не  сопровождается излишним научным аппаратом и апелляцией к дополнительным знаниям, что позволяет осветить тему для самой широкой публики. Ну и было бы очень здорово, если книгу переведут на русский: она этого заслуживает. И читатель сам в итоге поймет, насколько справедливы были разнообразные оценки предшествующей книги Руты Ванагайте, с точки зрения академической исторической науки.

Институт Ольги Ленгель (TOLI), Международная комиссия по оценке нацистского и советского оккупационных режимов, а также Еврейская община (литваков) Литвы проводят общий проект, который посвящен преподаванию темы Холокоста и прав человека в школах Литвы.

Цель проекта – содействовать повышению качества просвещения путем анализа аспектов трагедии Холокоста, прав человека и социальной справедливости в свете важнейших событий ХХ века. Проекта направлен на внедрение новых методов просвещения и обсуждение возможностей их внедрения в образовательный процесс.

Лекции и семинары направлены на обеспечение более широкого понимания воздействия стереотипов, предрассудков и дискриминации на отдельных лиц, отдельные группы и общество в целом. Кроме того, с учителями широко обсуждается о жизни еврейского народа до и после Холокоста. На семинарах также затрагиваются болезненные темы и неудобные исторические аспекты, о которых необходимо говорить с подрастающим поколением.

Один из семинаров провела находящаяся сейчас в Литве журналист Сильвия Фоти, которая написала книгу о своем деде Йонасе Норейке – генерале Ветра. Автор рассказала о своем опыте, когда она узнала о неприглядном прошлом своей семьи, и моральной ответственности говорить об этом.

Несмотря на то, что книга С. Фоти вызвала в Литве большой резонанс и неприятие со стороны желающих умалчивать исторические факты, председатель Еврейской общины (литваков) Фаина Куклянски Литвы после встречи с С. Фоти сказала: «Госпожа Фоти не очерняет имя Литвы. Говорить о Холокосте – не значит очернять имя Литвы. Осуществление Холокоста – это очернение имени Литвы».

Руководитель Еврейской общины подчеркнула необходимость обеспечения того, чтобы в литовских учебниках истории появились подробные главы по истории евреев Литвы, о вкладе еврейской общины в литовскую науку, культуру и развитие государства. «История евреев Литвы начинается не с вырытых нацистами ям. История евреев Литвы насчитывает века. Только умение без страха рассказать правду о произошедшей трагедии и ее последствиях, которые и сегодня ощущают оба народа, позволит идти по пути примирения», – отметила Ф. Куклянски.

На фото: Ольга Ленгьель (Лендьель)

Нью-Йоркский Институт Изучения Холокоста и прав человека (TOLI) назван в честь его основательницы Ольги Ленгьель (Лендьель) – румыно-венгерской еврейки, пережившей Холокост. В 1944 г. она была депортирована вместе с родителями, мужем и двумя детьми в концлагерь Аушвиц-Биркенау. Из всей семьи выжила только Ольга.

В 1946 г. во Франции были изданы ее мемуары «Пять дымовых труб. Правдивая история женщины, пережившей Освенцим»:

«Я не могу снять с себя обвинение в том, что я частично несу ответственность за гибель моих собственных родителей и двух моих маленьких сыновей. Мир понимает, что это не моя вина, но в моем сердце сохраняется ужасное чувство, что я могла бы, могла бы спасти их».

Кроме того, свидетельские показания О. Ленгьель использовались Британским судом во время процесса над 45 нацистами.

Ее история легла в основу романа Уильяма Стайрона «Выбор Софи».

После войны Ленгьель эмигрировала в Соединенные Штаты, где основала Мемориальную библиотеку о Холокосте, которая была преобразована в Институт, продолжающий миссию Ольги – просвещение будущих поколений о Холокосте, других геноцидах и важности прав человека. О. Ленгьель умерла от рака в возрасте 92 лет в Нью-Йорке 15 апреля 2001 года.

Собрание включает около 50 записных книжек Шушани, заполненных его мыслями, размышлениями и идеями в области еврейской философии, а также упражнениями для запоминания, математическими формулами и многим другим.

Он знал около 30 языков, обучал некоторых из величайших иудаистов 20 века и похоронен в Уругвае под надгробием, свидетельствующим о его мудрости, но его личность никогда не была известна, пишет JTA.

То, что звучит как начало загадки, — это описание автора, чьи записные книжки выставлены в Национальной библиотеке Израиля. «Мистер Шушани», или «Месье Шушани», был странником и ученым, среди учеников которого были Эли Визель и философ Эммануэль Левинас. Блестящий учитель, который, как говорили, обладал фотографической памятью и знал наизусть Библию, Талмуд и другие еврейские тексты, он путешествовал по миру, преподавая, и сохраняя при этом свою настоящую личность в секрете.

Визель писал, что Шушани владел примерно 30 древними и современными языками, включая хинди и венгерский: «Его французский был чист, английский безупречен, а идиш гармонировал с акцентом любого человека, с которым он говорил. Веды и Зоар он мог читать наизусть. Бродячий еврей, он чувствовал себя как дома в любой культуре».

Раввин Авраам Ицхак Кук, ученый и духовный лидер Подмандатной Палестины, назвал Шушани «одним из самых выдающихся молодых людей… проницательным, знающим, полным и многогранным». Шушани держал в строгом секрете свою биографию, и сегодня, спустя более 50 лет после его смерти, известны лишь немногие подробности его личной жизни. Он родился в Российской империи на рубеже 20-го века и путешествовал по Европе, а затем жил в Израиле, США, Уругвае и других странах. Умер в Уругвае 26 января 1968 года. Исследователи считают, что его настоящее имя, скорее всего, Гилель Перлман.

Записные книжки были подарены Шаломом Розенбергом, израильским профессором еврейской мысли, который был учеником Шушани на момент его смерти. Труды Шушани трудно расшифровать, и они содержали все, от его мыслей до упражнений на запоминание, математических формул и оригинальных идей в области еврейской мысли. Хотя небольшая группа ученых работает над записными книжками в течение нескольких лет, 21 октября они впервые представлены публике.

Йоэль Финкельман, куратор коллекции иудаики библиотеки, в своем заявлении отметил возможность познакомить больше людей с произведениями Шушани и их местом в Национальной библиотеке Израиля. «Мы считаем чрезвычайно важным привлечь внимание общественности к истории одной из самых загадочных и влиятельных фигур еврейской мысли 20 века», — заявил Финкельман.

Lechaim.ru Пол Берман. 

Недавно Робер Фориссон потерпел еще одно мелкое юридическое поражение во французском суде, и это хорошая новость в какой‑то степени для всего мира и в очень большой степени — для газеты Le Monde. Суд постановил, что во Франции Фориссон подлежит осуждению как «профессиональный лжец» и «фальсификатор истории». Можно не беспокоиться насчет встречного иска о клевете — к счастью для Le Monde, поскольку в далеком в 1978 году редакторы допустили досадную ошибку, приняв Форрисона за человека, об идеях которого стоит поспорить, и предоставив ему слово на страницах своего издания.

Форрисон — тот самый отрицатель Холокоста, подводящий под свое отрицание теоретическую базу. Ему принадлежит «идейная» статья в Le Monde, называвшаяся «Спор о “газовых камерах”», и то, что «газовые камеры» взяты автором в кавычки, говорит о том, что, по его мнению, нацистские газовые камеры — сионистская выдумка. И с тех самых пор Le Monde пришлось уверять общественность, что публикация статьи Фориссона была большой ошибкой, а он на самом деле профессиональный лжец и фальсификатор истории. И судебное решение вновь это подтверждает. И отлично. Надо бы поаплодировать. Но мысль, что даже через сорок лет все еще нужно это подтверждать и мелкий сумасброд Фориссон пользуется успехом в разных странах мира, не дает покоя. И фальсификация истории оказалась фактором, влияющим на историю.

Происхождение идей Фориссона также любопытно. По большей части он почерпнул их у печально известного французского пацифиста левых взглядов Поля Рассинье — того во время Второй мировой войны арестовали и пытали немцы, что навсегда подорвало его здоровье. Он прошел два лагеря — Бухенвальд и Дора‑Миттельбау, где условия были ужасные. Эсэсовцы его били. Когда же он вышел на свободу, то принялся вновь и вновь разъяснять, и даже написал об этом целые тома, что, хоть условия в лагерях и были нехороши, особенно ужасными их тоже нельзя назвать, а Германия во время войны вела себя не хуже любой другой страны. И не надо Германию демонизировать. И настоящими злодеями в лагерях были узники‑коммунисты. А в том, что та война случилась, виноваты евреи.

Мне всегда казалось, что стремление Рассинье перечеркнуть или приуменьшить свой опыт в каком‑то смысле естественно: жалкая, но все же по‑человечески понятная попытка справиться с чрезвычайными страданиями, утверждая, что ничего чрезвычайного и не происходило. Но если реакция Рассинье — нормальная, то должны же быть и другие примеры, когда люди реагировали на ужасающие страдания точно так же? Однако другие примеры отыскать затруднительно. В литературе о немецких концлагерях, о советском ГУЛАГе, в американских «невольничьих повествованиях» XIX века (воспоминаниях бывших рабов, сбежавших в свободные штаты), — то есть в литературе об ужасающих страданиях в крайне неблагоприятных социальных условиях — выдумщикам вроде Рассинье, похоже, нет места.

Выходит, Рассинье — чокнутый. Но повредился он по линии психологии или идеологии? Израильский философ Эльханан Якира придерживается мнения (в книге «Постсионизм, пост‑Холокост»), что идеи Рассинье — пример «свихнувшейся идеологии». То же можно отнести и к ученику Рассинье Фориссону. В плане психологическом с Фориссоном вроде все в порядке. Он спокойно строил профессиональную карьеру: преподавал литературу в Лионском университете, специализируясь на анализе текстов, и, помимо своего конька — нацистов и сионистов, — внимания ничем не привлекал.

Вот как он вкратце изложил свои взгляды — я перевожу по тексту французского досье о спорах вокруг него «Vérité historique ou vérité politique?» , который опубликовали его сторонники.

1. Гитлеровских «газовых камер никогда не существовало. 2. «Геноцида» (или «попытка геноцида») евреев никогда не предпринималось; то есть Гитлер никогда не давал приказа (или разрешения) убивать людей из‑за их расовой или религиозной принадлежности. 3. Так называемые «газовые камеры» и так называемый «геноцид» — все это одна и та же ложь. 4. Эта ложь, по сути сионистского происхождения, привела к масштабной политико‑финансовой афере, ее главный бенецифиар — Государство Израиль. 5. Главные жертвы этой лжи и этой аферы — немецкий народ и палестинский народ. 6. Колоссальная власть официальных средств информации до сих пор обеспечивала успех этой лжи и ограничивала свободу высказывания тех, кто эту ложь изобличал.

Те же цитаты, с незначительными вариациями, можно обнаружить в разных местах в сочинениях Фориссона. Это его доктрина, хотя, впрочем, стоит отметить еще один ее элемент: он уверен, что Германия во Второй мировой войне действовала в интересах самозащиты — защищалась от евреев. То есть фориссонизм — послевоенное продолжение нацизма, и это должно быть ясно с первого взгляда.

Рассинье изначально был левым, но его ученик Фориссон — из ультраправого крыла, и первыми своими успехами, как и следовало ожидать, он обязан ультраправым. В США идеи Фориссона подхватили сторонники давней политики изоляционизма, которым не терпелось показать: подобно тому как кайзеровская Германия в Первую мировую была не столь уж плоха, как ее изображала военная агитация того времени, так же точно и нацистская Германия была вовсе не так плоха, как о ней говорили те, кто ратовал за вступление во Вторую мировую. Старорежимных изоляционистов радовала возможность поругать заодно Израиль и сионистов. И они стали поддерживать Фориссона и на своих конференциях, и в Институте пересмотра истории, который благодаря конференциям и собственному журналу пользуется влиянием в разных уголках мира.

С другой стороны, дальнейший успех Фориссону обеспечили ультралевые, в основном во Франции. Группа хорошо известных участников майских событий 1968 года в Париже  во главе с Пьером Гийомом — она называлась «La Vieille Taupe»  (в переводе «Старый крот») — увидела в сочинениях Фориссона оружие для борьбы с империализмом на том основании, что западный империализм является крупнейшим преступлением XX века, но его преступный характер затушевали тучей обвинений в нацистских преступлениях, — а это значит, что, если представить дело так, будто нацисты вели себя не хуже остальных, тогда по крайней мере можно будет четко увидеть масштаб преступлений империализма. У Гийома было маленькое издательство, где он издавал литературу, отрицающую Холокост, — начиная с творений Рассинье (по‑английски они изданы под названием «Развенчание мифа о геноциде: к вопросу о нацистских концентрационных лагерях и мнимом уничтожении европейских евреев»). Кроме того, он издал досье по делу Фориссона (цитаты из него приведены выше), а также работы самого Фориссона и прочих авторов, пишущих на схожие темы в более классическом нацистском ключе. Так что Фориссон был не одинок в своей борьбе. Не одинок и сегодня. Как во Франции, так и в США он по‑прежнему пользуется небольшой, но пылкой институциональной поддержкой.

Но в основном он был популярен среди журналистов популярных изданий и интеллектуалов — тех, кто хочешь не хочешь был вынужден поддерживать «старых кротов», но знал, как избежать визгливой тональности ультралевых маргиналов. Когда Фориссон убедил Le Monde напечатать «Спор о газовых камерах», это был его триумф, и он ознаменовал — сенсационно — высшую точку данного конкретного успеха. Но он сумел привлечь внимание ряда известных интеллектуалов и убедить их принять его на равных, как мыслителя с научной жилкой, смелого и свободного от предубеждений, и это был еще более существенный успех. Среди из этих знаменитостей был Серж Тион, специалист по странам третьего мира, в частности по Камбодже (он, кстати, утверждал, что происходившее в Камбодже при «красных кхмерах» не было геноцидом). Именно Серж Тион редактировал досье по делу Фориссона для издательства Пьера Гийома. И в 1979 году в Париже, на конференции по Камбодже, Тиону удалось привлечь на свою сторону Ноама Хомского, который в те дни был не просто известен — он был мировой знаменитостью. Хомский также завязал знакомство с Гийомом. И несколько раз вмешивался в это дело, каждый раз, как ни странно, отзываясь о Фориссоне с неизменной симпатией, а это означало, что Фориссон, жалкий сумасброд, оказался наконец в самом центре интеллектуальных дебатов во Франции и некоторых других странах мира, вызывая у одних восхищение, у других осуждение, причем обсуждали не только его самого, но и его прославленного американского заступника — гениального Хомского.

Хомский всегда подчеркивал, что, заступаясь за Фориссона, он занимал абстрактную позицию и защищал свободу слова, больше ничего, суть дела его не слишком заботила. Защитники и биографы Хомского в печати и с экранов повторяли то же самое, а это значит, что, по всей вероятности, подавляющее большинство людей, вообще не слышавших об этом деле, знают лишь, что в нем принял активное участие Хомский.

Это правда, что Хомский защищал свободу слова. Но свобода слова вообще‑то никогда особо не привлекала внимания, даже если он считает иначе. А вот то, что Хомский отзывался о Фориссоне непривычно почтительно, внимание привлекло. Он четко давал понять, что Фориссон — исследователь с аналитическим складом ума и его выводы или изыскания заслуживают того же уважения, что и труды настоящих ученых. Такое же впечатление оставляла и подписанная Хомским петиция в защиту Фориссона, а также его эссе о деле Фориссона — оно стало предисловием к книге Фориссона (хотя Хомский утверждал, что эссе использовали как предисловие против его желания, о чем также идут споры) — и ряд его ответов критикам, в том числе и мне, опубликованных в разные годы в разных странах. А главный аргумент Хомского , который он неустанно повторяет: Фориссон на самом деле не антисемит.

Эту мысль он впервые высказал в предисловии к книге Фориссона. «Возникает вопрос, — пишет он в первом абзаце, — действительно ли Фориссон антисемит или нацист. Как я уже говорил, я не так хорошо знаком с его работами. Но, судя по тому, что я прочел, в основном из‑за характера нападок на него, я не вижу никаких доказательств, которые привели бы к подобным выводам. Я не нахожу никаких убедительных доказательств ни в документах, ни в опубликованном тексте, ни в частной переписке, с которой я ознакомился в связи с его делом. Я бы назвал Фориссона довольно аполитичным либералом».

И он упорствовал в этом мнении. В ответ на мою большую статью в The Village Voice  Хомский в том же издании (от 1 июля 1981 года) настаивал, что не знал о том, что Фориссон называл Холокост сионистской ложью (и в это, кстати, невозможно поверить, учитывая, что Фориссон называет Холокост сионистской ложью на обороте той самой книги, где помещено предисловие Хомского, да и в других местах; словом, если читаешь Робера Фориссона, то каждые десять минут натыкаешься на слова «сионистская ложь»). Однако Хомский считает, что, даже если Фориссон действительно говорил что‑то подобное, нет причин ставить это ему в вину. «Разве это доказывает, что он антисемит? Разве это антисемитизм — говорить про “сионистскую ложь”? Разве синонизм — первое националистическое движение в истории, прибегавшее ко лжи в собственных интересах?» И далее обо мне: «Обвинение Бермана сводится к следующему: Фориссон отрицает, что нацисты совершали преступления Холокоста. Если это является достаточным доказательством антисемитизма, тогда большинство американских интеллектуалов — расисты и “опасные ханжи”, потому что они отрицают, что США совершали чудовищные военные преступления против народа Индокитая…»

Вступился он и за издателя Пьера Гийома — на этот раз в Voice от 18 марта 1986 года, в очередной раз отвечая мне. Гийом, писал он, «бескомпромиссный либертарианец и антифашист, который, как Берман верно утверждает, счел заслуживающим внимания мнение Фориссона о газовых камерах». Странно все же называть Гийома антифашистом: ведь главный аргумент Гийома основан на утверждении, что антинацизм служит идеологической завесой для сокрытия преступлений империализма. Хотя, конечно, Хомский писал это искренне. Гийом стал одним из французских издателей Хомского. В предисловии к одному из томов, выпущенных Гийомом, он расхваливает своего автора Ноама Хомского, давая понять, что Хомский и ведущий французский издатель отрицателей Холокоста — единомышленники.

Но зачем Хомский ввязался во все это? Мне кажется, в словах Якиры насчет постсионизма и пост‑Холокоста нащупывается логичный ответ. Дело в «свихнувшейся идеологии», и в данном случае эта идеология… ну, назвать ее «антисионизмом» будет не совсем верно, хотя я считаю антисионизм идейной концепцией. Антисионизмом назвать это неверно, потому что Хомский время от времени вставлял в свои политические труды фразу‑другую о том, что сионизм, по крайней мере в принципе, — естественный ответ на длившееся тысячелетиями угнетение евреев. Но на практике сионизм раздражает Хомского. Возможно, вернее всего было бы назвать его позицию «антиизраилизмом», как предлагает Якира. Так или иначе, можно говорить о глубокой и стойкой антипатии, заставляющей Хомского отыскивать достоинства даже в худших из врагов Израиля. В случае с Фориссоном, Пьером Гийомом и его издательством Хомский никогда не заходил так далеко, чтобы одобрять отрицание Холокоста. Но он не готов признать, что отрицателей Холокоста следует исключить из круга уважаемых людей со спорными взглядами. И в основе его отказа, как мне кажется, инерция: так принято думать об Израиле.

Сионисты никогда не считали преступления нацистов основанием для легитимизации Израиля, а все потому, что, по мнению сионистов, для этого были другие основания. Хотя антисионистам хочется верить, что Израиль обрел легитимость в глазах всего мира именно из‑за преступлений нацистов и ни по какой другой причине. Следовательно, с точки зрения антисионистов (или с точки зрения, равнозначной антисионизму), если усомниться в преступлениях нацистов, тень падет и на легитимность Израиля. Сомневаться — не значит полностью одобрять теоретизирование отрицателей Холокоста. Полное признание может оказаться даже контпродуктивным, учитывая, насколько нелепа эта теория. Толики скептицизма будет достаточно. Уважительный кивок в сторону Фориссона и Гийома, «либерала» и «бескомпромиссного либертарианца и антифашиста», — больше ничего не требуется. Такая логика, думается мне. И все же вмешательство Хомского являет нам еще один пример «обезумевшей идеологии», даже если его безумие совсем иного толка, чем у Рассинье, а у того в свою очередь совсем иного толка, чем у Фориссона.

Был в конце 1970‑х момент, когда многие замерли в ожидании, куда ветер подует в случае с Фориссоном, учитывая его успех в Le Monde и уважительное отношение со стороны известных интеллектуалов. Но довольно быстро серьезные историки мобилизовались и дали Фориссону отпор, что было нетрудно, редакторы Le Monde образумились, и в странах Запада попутного ветра Фориссону ожидать не приходится: к нему перестали благоволить. Фориссон не сумел пробиться в либералы. Друг Хомского Тион в конце концов из‑за отрицания Холокоста простился с ученой должностью во Франции. Гийом и его книжный магазин и издательство вышли из моды. Кое‑кто из знаменитых друзей Гийома отвернулся от него. Ну а престижу самого Хомского эта история, похоже, не способствовала. Даже самые его пылкие поклонники, когда речь заходила о деле Фориссона, обычно уверяли, что Хомский всего лишь заступался за свободу слова — так они толковали его позицию. А то и как бы слегка смущались: не перечесть, сколько благородных дел, и всего одна мелкая оплошность — с кем не бывает. Особенно с тем, кто много работает.

А меж тем никто не заметил, что, несмотря на провалы в случае Фориссона и Гийома, хомскомания стала явлением глобального масштаба. Не каждый писатель может сказать, что его книга — на полке у Бен Ладена и одновременно одна из любимых у Уго Чавеса. Об успехе такого масштаба даже подумать страшно. Да и Фориссона тоже ждали новые успехи, хоть и поскромнее, то в одной стране, то в другой.

Стоит обратить внимание на труд двух историков из Тель‑Авивского университета — Меира Литвака и Эстер Вебман, их книга называется «От сочувствия к отрицанию», и речь в ней идет (как гласит заголовок) об «арабской реакции на Холокост». Покорпев над арабской прессой за много десятилетий, Литвак и Вебман выяснили, что в 1944 году, когда в новостях только начали появляться первые сообщения о нацистских преступлениях, преобладающей реакцией в Египте и Лиге арабских государств было естественное и глубоко осознанное сочувствие к евреям — и ненависть к нацистам. Но была и другая реакция. Даже в 1940‑х годах в Палестине, Сирии и Ираке кое‑кто уже приравнивал сионистов к нацистам. К 1946 году Сейид Кутб — он позже станет главным идеологом «Братьев‑мусульман» — пришел к выводу, что Вторая мировая война являлась победой для евреев. А в 1964 году египетский президент Гамаль Абдель Насер уже мог сказать: «Никто, даже самый наивный, не поверит всерьез выдумке про шесть миллионов убитых евреев».

В конце концов общественное мнение свелось к следующим пяти умозаключениям: (1) Холокост — это хорошо. (2) Холокоста не было, а уверения в обратном — еврейская ложь. (3) Он имел место, и это плохо, но масштаб его был незначительный и все сильно преувеличено. (4) Сионисты были соучастниками Холокоста, а евреи — жертвами сионистов. (5) Израиль ничем не лучше нацистов. Все пять высказываний получили хождение в арабском мире независимо, без активного участия Европы.

Правда, начиная с 1980‑х уже наметилось западное влияние — и исходило оно от отрицателей Холокоста, особенно от Фориссона, чьи сочинения переводились на арабский язык (а Иран пригласил его выступить с докладом на конференции), и от другого из авторов Пьера Гийома — Роже Гароди, философа‑марксиста, обратившегося в ислам и ставшего отрицателем Холокоста. С точки зрения арабов и исламского мира, Фориссон и Гароди и некоторые другие с похожими взглядами выглядели как почтенные ученые, хотя в Европе их научный статус был сомнительным и они периодически подвергались преследованию, в то же время их окружали уважаемые и влиятельные сторонники — интеллектуальные лидеры, чьи труды становились весомыми аргументами в спорах, которые уже велись в ряде стран. Таким образом, Фориссон и его коллеги‑мыслители и сторонники преуспели в своих ужасных делах, а именно в углублении интеллектуальной катастрофы на Большом Ближнем Востоке.

Любопытна история Махмуда Аббаса — он учился в советском университете и защитил диссертацию, она была опубликована в 1984 году на арабском под названием «Другое лицо: секретные связи между нацистами и руководством сионистского движения». Аббас, как я узнал от тель‑авивских историков Литвака и Вебман, признает, что евреи пострадали во время войны, — кстати, это признает и Фориссон. Но вслед за Фориссоном Аббас сомневается в масштабах их страданий. Он утверждает, что после «Хрустальной ночи» 1938 года евреев отправляли в концентрационные лагеря ради их же безопасности. Аббас заостряет внимание на дьявольском сотрудничестве сионистов с нацистами: якобы сионисты в открытую выступали против нацистов (тем самым подстрекая Гитлера уничтожать евреев), а втайне помогали нацистам депортировать евреев в лагеря смерти, поскольку это способствовало их главной цели — создать родину для евреев (предположительно на основе еврейского населения, уже проживавшего в Палестине) в союзе с немецким империализмом. Несколько соответствующих выдержек из этой монографии когда‑то приводились в отчете MEMRI .

Впрочем, после того, как Аббас занял высокий пост в Палестинской национальной администрации, он поступил мудро и отрекся от своих прежних взглядов. Или сказал, что отрекается. А может быть, и вовсе ничего такого не говорил. Возможно, он всего лишь воспользовался случаем, чтобы подчеркнуть отдельные моменты своей первоначальной аргументации, — признал, что евреи пострадали во время мировой войны, — эти слова должны были понравиться американцам и европейцам или даже израильтянам. Относительно этого, похоже, точки зрения расходятся. Еще в 2009 году Литвак и Вебман в книге «От сочувствия к отрицанию» предположили, что Аббас действительно отрекся от своих прежних взглядов. Они рассматривали его интеллектуальный рост в контексте некоей тенденции, наметившейся среди довольно большого числа арабских интеллектуалов: эти люди пытались отказаться от заблуждений и мифов прошлого и признать реальность. Однако я в этом сомневаюсь. Мой коллега по журналу Tablet Яир Розенберг не раз указывал на то, что Аббас порой очень странно реагирует на мировые события. Не так давно Аббас высказал несколько суждений, свидетельствующих о том, что и в наши дни заблуждения и мифы прошлого по‑прежнему процветают и множатся. Несколько месяцев назад он снова привлек к себе внимание, назвав Израиль «колониальным проектом, не имеющим ничего общего с иудаизмом», и это, в принципе, согласуется с его прежним представлением о сионизме как дьявольском заговоре против евреев в союзе с немецким империализмом.

Интеллектуальные кульбиты Аббаса в любом случае подсказывают нам, как важно, даже необходимо повторять вновь и вновь, что Робер Фориссон — профессиональный лжец и фальсификатор истории. Хорошо, что газета Le Monde об этом говорит. И я от имени Tablet повторю вслед за ней: Фориссон — профессиональный лжец и фальсификатор истории. Хорошо, что во Франции — и не впервые — суд вынес здравое решение по этому делу. Вот только почему после 40 лет бесконечных споров из‑за нелепого и отвратительного Фориссона и его безумных теорий заговора споры все еще не окончены и в ближайшее время конца им не предвидится? Печальная загадка века.

Оригинальная публикация: The Grand Theorist of Holocaust Denial, Robert Faurisson

Сергей Константинов, stmegi.com

Вена, небольшая квартира, где на книжных полках, столах и на стульях – папки, папки, выписки, копии, бумаги…  Симон Визенталь и в самом деле предпочитал работать дома, хотя в австрийской столице у него с 1961 годы был офис – Центр документации Ассоциации еврейских жертв нацистского режима.

Туда приходили письма, в которых пережившие Холокост переносили на бумагу из своей памяти имена и деяния творивших зло нацистов.

Основываясь на этих свидетельствах, на разговорах, интервью, на данных архивов, библиотек, на полунамёках политиков и представителей разведок, высокий, всё ещё поджарый человек, разбирая нечёткий почерк, пользуясь лупой, не вставая со стула шёл по следу бежавших «крысиными тропами» гитлеровцев и их пособников.

Уроженец Бучача, появившийся на свет в 1908 году, учившийся на архитектора и ставший живой легендой среди тех, кого убийственной волной накрыла Шоа, сам побывал в 13 лагерях. Мать Визенталя сгинула в газовой камере, жену удалось спасти с помощью связей среди поляков и немцев. Его посылали на расстрел, назначали хоронить тела загубленных, он не понаслышке знал, что такое побег и облава, он шагал, хромая, опираясь на черенок лопаты и не рассчитывая дойти, маршем смерти… Свобода встретила его в лагере Маутхаузен в виде американских танков.

Заключённые бежали к ним навстречу, а он был так слаб, что не смог дойти. Назад в барак пришлось ползти на четвереньках.

Однако через три недели Симон добился встречи со штатовскими контрразведчиками и предоставил им список имен и примет нацистских палачей – всех, кого он запомнил, встречал и знал лично – более 300 человек. Понятно, что этот список Визенталь составлял заранее, в уме.

Он стал переводчиком при подразделении, откомандированном на арест военных преступников и, впервые увидав, как ведут под конвоем тех, кто ещё пару месяцев назад мог безнаказанно издеваться над ним и его товарищами по несчастью, испытал почти религиозный экстаз. Есть, есть справедливость на этом свете! Б-г не оставил народ свой!

Но потрясение от пережитого было настолько сильным, что вылилось в кошмары: снова и снова его ловили, снова перед глазами сцены гибели знакомых и ухмылки палачей.

«Я должен был любой ценой избавиться от этого, – скажет позже Визенталь своему биографу, — и наконец понял, что могу и что должен сделать».

Он открыл охоту на беглых нацистов, когда большая часть государственных мужей, чиновников оккупационной администрации и даже израильских политиков не прочь была задвинуть память о былом в самый дальний и пыльный угол сознания. Ну, право, война закончилась, государство Израиль – вот оно, добилось признания, выстояло и ждёт своих граждан! Возвращайтесь на Землю Обетованную и живите!

И тут раздался одинокий сначала голос Визенталя:

– Постойте, а как же Холокост? Как же все убитые и их убийцы? Одним – вечная память, другим – возмездие!

Он был один против многих – важных и власть имущих. Но Симон ничего и никого больше не боялся – его страх давно умер. То ли когда Визенталь лежал под досками пола, в убежище, сжимая рукоять пистолета и просто ждал: найдут, ни найдут… То ли раньше, когда вместо казни его, уже голого, отправили к коменданту лагеря…

С Визенталем пришлось считаться и американцам, и австрийцам, и немцам, и израильтянам.

Симон первым поднял вопрос о евреях, сотрудничавших с властями Третьего Рейха в качестве членов самоуправления в гетто. Ему удалось добиться лишь проведения своеобразных судов чести над этими людьми.

С немцами было проще. Лично Визенталем и его помощниками пойманы и преданы суду: Франц Штангль, комендант лагерей смерти Треблинка и Собибор, где были отравлены в газовых камерах, расстреляны и замучены 750 тысяч человек, Хельмина Браунштайнер — убийца детей в концлагере Майданек, Карл Зильбербауэр — офицер гестапо, арестовавший 14-летнюю Анну Франк и её семью в Амстердаме. Несколько раз Симону удавалось поднять след «доктора Смерть» – Йозефа Менгеле. Крупные фигуры. Менее известных, но не менее жестоких, кто встретил благодаря Визенталю правосудие, насчитывается более 1000.

Он же первым сообщил «Моссаду», что Адольф Эйхман, отвечавший за окончательное решение еврейского вопроса, скрывается в Аргентине. До этого одного из главных палачей евреев искали на Ближнем Востоке и в горах Австрии.

В конце жизни, отойдя от дел в 92 года, Визенталь, напишет:

«Я сделал, что мог. Будущие убийцы предупреждены: они нигде не найдут покоя»…

Помимо поиска гитлеровских палачей в первые послевоенные годы Симон много и успешно сотрудничал с организацией «Джойнт» и разными еврейскими комитетами, помогая найти выживших и воссоединиться семьям.

Он поддерживал не только евреев. Пожилой австрийке, помогавшей ему с хозяйством, он вернул сына, оказавшегося в одном из лагерей для перемещённых лиц.

Но главным делом Симона стал неустанный поиск творивших зло нацистов.

Его имя превратилось в своеобразный бренд, и в 1977 году был основан Центр Симона Визенталя со штаб-квартирой в Лос-Анджелесе, который занимается сохранением памяти жертв Холокоста и борьбой с антисемитизмом.

Поклонники фюрера отвечали Симону лютой ненавистью. В доме Визенталя один стеллаж полностью занимали папки с письмами, содержащими угрозы и обещание расправы. А летом 1982 года у дверей его дома взорвали бомбу. С тех пор там постоянно дежурил наряд полиции.

«Видно, сильно я им насолил», – говаривал Симон.

Последним нацистом, к поимке которого он приложил руку, стал унтерштурмфюрер Юлиус Вьель, осужденный в 2001 году за расстрел семерых еврейских заключенных.

«Я пережил их всех», – заявил тогда Визенталь, – «Оставшиеся слишком стары и слабы, чтобы предстать перед судом. Моя работа завершена».

Ещё в 90-е началась кампания по очернению Визенталя. В газетах то и дело проскальзывали публикации, обвинявшие его в мошенничестве, в личных коммерческих интересах, в фальсификации фактов. Может быть потому, что меньше осталось живых свидетелей, а Симон реже обращался в суды. Раньше все подобные дела он выигрывал.

Приходил ли ему на память разговор с одним из офицеров СС?

Тот спросил у Визенталя:

– Если ты выживешь, еврей, что ты расскажешь обо всём этом?

– Правду, – ответил Симон.

– Правду? Ты дурак, еврей, тебя назовут лжецом! Люди просто не захотят верить, что человек на такое способен!

Жизненный путь Симона Визенталя закончился 20 сентября 2005 года. Его прах покоится в Герцлии.

Израильский дипломат Ашер Бен-Натан, причастный к поимке Эйхмана и лично знавший Симона, так оценил его труды:

«Имя Визенталя превратилось в символ. Он много ездил по миру, выступал с лекциями, писал книги, постоянно напоминая людям о катастрофе и о том, что убийцы живут среди нас. Благодаря ему укрывшиеся от возмездия нацистские преступники жили с ощущением, что рано или поздно за ними придут».

Один приятель спросил Симона – а зачем он ищет нацистов? Это опасно и неприятно, а можно было бы открыть архитектурную контору! Строительный бум! Такие, мол,  возможности при твоём имени и связях!

«Я верующий человек, – ответил Визенталь, – И когда там, за гранью, погибшие в Холокост люди спросят меня – что ты делал всё это время? Я хочу ответить – делал всё, чтобы вас не забыли».

По традиции, в первое воскресенье сентября во многих городах Европы отмечается День еврейской культуры. Его цель – познакомить общественность с культурным и историческим наследием еврейского народа. Еврейские общины европейских стран организуют специальные тематические экскурсии, выставки, лекции, дискуссии, концерты, посвященные еврейской культуре, истории и наследию.

Еврейская община (литваков) Литвы активно участвует в организации этого праздника в Вильнюсе и в регионах. Тема мероприятий этого года – Диалоги – Еврейские беседы, раскрывающие разные аспекты еврейской культуры, вклад литваков в историю, культуру, демократию и живое наследие Литвы.

Встречи, лекции, дискуссии, уроки иврита и концерты будут проходить в здании Еврейской общины (литваков) Литвы, в кафе «Лавка бейгелей», Вильнюсской Хоральной синагоге и т.д.

Регистрация на мероприятия обязательна, количество мест ограничено.

Кроме того, для участия в мероприятиях необходимо иметь Паспорт возможностей.

https://www.facebook.com/events/952240238668412

05 сентября, Вильнюс

Здание Еврейской общины Литвы и кафе “Лавка бейгелей” (ул. Пилимо, 4)

10:00- 16:00
Еврейский завтрак, обед и ужин
12:00-13:00 – Урок иврита с Рут Рехес – клуб “Илан”
13:00-14:00 –  Большие осенние еврейские праздники – лекция Натальи Хейфец

Вильнюсская Хоральная синагога, ул. Пилимо, 39
12:00-12:30
Церемония открытия Дня Еврейской культуры Европы
Звуки Шофара
Приветствия

#ŽydiškiPašnekesiai – Еврейские беседы – Межкультурный диалог
Мой Вильнюс… еврейский, русский, польский
12:30-14:00
Модератор дискуссии – актер, писатель, журналист Аркадиюс Винокурас

Участвуют:

• Фаина Куклянски – председатель Еврейской общины (литваков) Литвы
  • Донатас Каткус – дирижер, музыковед, педагог, член жюри телевизионных конкурсов
  • Анджей Пукшто – политолог, доцент, завкафедрой политологии Университета им. Витаутаса Великого
  • Иштван Квик – руководитель ансамбля „Sare Roma“, председатель Ромской общины Литвы
  • Юлияна Андреяускене – старший методист отдела иудаики Литовской Национальной библиотеки им. М. Мажвидаса
  • Кристиан Фратима – дирижер, профессор Вильнюсского университета и Университета Боккони (Милан)

14:00-15:30

“Чаепитие с Раввином”

Еврейская община (литваков) Литвы и Кафе “Лавка бейгелей” , ул. Пилимо, 4
16:00-18:00
в “Лавке бейгелей” будет звучать музыка коллективов национальных общин

16:00 KLEZMER KLAGEN

https://www.facebook.com/events/2070996509726052

16:30 VĖRĖJA

https://www.facebook.com/events/1222938914888035

17:00 FOLK VIBES

https://www.facebook.com/events/1064947580981010

17:30  SARE ROMA

https://www.facebook.com/events/372621124367922

Регистрация: https://bit.ly/3knTdQ4

Александр Крюков

60 лет назад скончался автор первого словаря иврита в СССР Феликс Львович Шапиро

«Странную силу имеют ивритские слова:
ни на каком другом языке невозможно так кратко
сказать и так много выразить».
Мартин Лютер

Среди многих интересных событий, новых настроений и надежд в жизни советского общества периода хрущевской «оттепели» 60-е годы ознаменовались и весьма интенсивным, но, к сожалению, кратким (до разрыва Москвой дипломатических отношений с Израилем в июне 1967 г.) периодом общественно-культурного сближения между СССР и Государством Израиль. Начался обмен делегациями представителей общественных организаций, деятелей науки, культуры и искусства. После десятилетий запрета на практически любую информацию об Израиле в нашей стране вышло несколько интересных книг. Это, например, сборник стихов «Поэты Израиля» (М., 1963), подготовленный при активном участии известного советского поэта Бориса Слуцкого, сборники прозы «Рассказы израильских писателей» (М., 1965), а также «Рассказы писателей Востока» (Ленинград, 1958) и «Искатель жемчуга» (М., 1966). Две последние книги содержали рассказы писателей из ряда стран Ближнего Востока, в том числе из Израиля. Был издан сборник стихов известного израильского поэта-коммуниста Александра Пэнна «Сердце в пути» (М., 1965) и роман прозаика, поэта и драматурга, также видного члена Компартии Израиля, Мордехая Ави-Шаула «Швейцарские метаморфозы» (М., 1967).

Крупнейшим событием процесса возрождения изучения и преподавания иврита в Советском Союзе в 50–60-е гг. стал выход в свет в 1963 г. в Москве в тогдашнем Государственном издательстве иностранных и национальных словарей «Иврит-русского словаря», составленного Ф. Л. Шапиро. Редактором издания был блестящий семитолог, ряд лет возглавлявший кафедру арабской филологии в Институте восточных языков (с 1972 г. — Институт стран Азии и Африки) при МГУ профессор Бенцион Меирович Гранде. Он же был автором основательного «Грамматического очерка языка иврит», помещенного в словаре в качестве приложения.

За предшествующие десятилетия это было первое в Советском Союзе издание подобного рода, напечатанное быстро разошедшимся тиражом в 25 тысяч экземпляров. Словарь был рассчитан на чтение всех видов современной литературы и периодической печати на языке иврит. Трудно было переоценить его значение для специалистов-семитологов и всех желавших изучать иврит в тот непродолжительный период существования дипломатических отношений между СССР и Израилем. Словарь включал в себя около 28 тысяч слов и весьма репрезентативно отражал не только корпус современного литературного иврита, но и общественно-политическую лексику, а также некоторый объем терминологии из области науки и техники, сельского хозяйства, искусства и спорта. Практически сразу после выхода в свет это издание стало библиографической редкостью.

1

Подготовка и издание словаря стали своего рода профессиональным подвигом Феликса (Файтеля) Львовича Шапиро (1879–1961) — знатока иврита, настоящего подвижника в деле изучения и преподавания этого языка.

Будущий ивритолог родился в семье учителя хедера в маленьком местечке Холуй неподалеку от Бобруйска. Уже в два года ребенок усвоил ивритский, или, как тогда говорили, древнееврейский, алфавит, а в три года умел читать. Он учился в хедере, затем — в ешиве. Получив традиционное еврейское образование, Файтель Шапиро в качестве одного из лучших выпускников стал исполнять обязанности раввина. Таким образом, его ждала судьба казенного раввина в синагоге одного из многочисленных еврейских местечек черты оседлости.

Однако одаренного молодого человека влек к себе большой мир, просветительская деятельность. Тогда Ф. Шапиро самостоятельно учит русский язык и поступает в педагогическое училище, закончив которое он получает право заниматься преподавательской деятельностью среди еврейского населения. Молодой педагог продолжает много заниматься самообразованием, с жадностью осваивает богатства русской и мировой культуры. Постепенно он осознает свое главное призвание — служить еврейскому народу на ниве просвещения и образования. Молодой человек продолжает учебу в Харьковском университете. Еще три года пришлось потратить Ф. Шапиро на то, чтобы овладеть профессией дантиста, которая позволяла ему, еврею, жить в Петербурге. Переехав в этот город, Шапиро начинает вести активную деятельность в Обществе по распространению знаний среди евреев и вновь учится. Он поступает на юридический факультет Императорского Санкт-Петербургского университета. В 1907 г. Шапиро женится.

Очередная трудность: из-за неблагополучного состояния здоровья жены, которой был показан южный климат, Ф. Л. Шапиро должен покинуть северную столицу. В 1913 г. он по конкурсу получает место директора еврейской школы «Талмуд-Тора» в Баку, где перед ним открывается широкое поле деятельности. В этом городе с тогда очень пестрым по этническому составу населением весьма многочисленная еврейская община практически не знала антисемитизма и дискриминации по национальному признаку. Вместе с тем существовала серьезная опасность ассимиляции, поэтому руководство общины стремилось вкладывать большие средства в развитие национального образования.

Ф. Шапиро энергично работает на посту директора еврейской школы; в частности, он добился того, чтобы все предметы в ней преподавались на иврите. Вскоре в его ведение переходит все дело еврейского образования в регионе. Новатор и реформатор, он создал объединенные классы, в которых учились дети из разных еврейских общин — ашкеназийской, а также общин грузинских и горских евреев. Иврит стал объединяющим всех евреев языком.

Успешная деятельность Шапиро-просветителя была прервана, когда в 1920 г. вышел указ советского правительства о закрытии всех еврейских школ. Советская власть повела борьбу не только против еврейского образования и культуры, но и против иврита. Одна за другой закрывались еврейские школы, из системы образования изгонялся иврит, началось фактическое запрещение изучения Торы… Именно тогда Советскую Россию покинул выдающийся еврейский поэт Хаим Нахман Бялик (1873–1934) и группа известных деятелей еврейской культуры и литературы.

Ф. Л. Шапиро, как многие еврейские интеллигенты того времени, потерял возможность трудиться в соответствии со своим призванием. Тогда он берется за осуществление нового, чрезвычайно актуального в то время проекта — создание детского дома для беспризорных. Такое учреждение — Дом коммуны для детей-сирот — было создано в пригороде Баку. Любопытно, что этому начинанию покровительствовала Маркус — жена виднейшего советского партийного функционера С. М. Кирова, которая сообщила об этом детском доме в Москву Н. К. Крупской. Ф. Шапиро пригласили в столицу, куда он с семьей переехал в 1924 г. и долгие годы работал в системе народного образования в области создания наглядных пособий и политехнизации общеобразовательных школ. В годы Великой Отечественной войны Шапиро с семьей находился в эвакуацию в Башкирии.

В 1947 г. в возрасте 68 лет он вышел на пенсию. К тому времени это был старый, больной и усталый человек, которого ожидала однообразная жизнь советского пенсионера…

2

Неожиданно ситуация изменилась. После провозглашения Государства Израиль в мае 1948 г. перед руководством СССР встала необходимость иметь профессионально подготовленных специалистов, владевших ивритом. Ф. Л. Шапиро, несмотря на весьма почтенный возраст, охотно откликнулся на поступившее ему в 1953 г. (буквально через полгода после смерти Сталина) неожиданное приглашение преподавать иврит в Институте восточных языков при МГУ, Институте международных отношений МИД СССР, Высшей дипломатической школе и работать, например, с группой цензоров, досматривавших литературу на иврите. Как известно, практически на все издания, поступавшие из Израиля в библиотеки тогдашнего СССР, автоматически ставился гриф «ДСП» (для служебного пользования), и книги хранились в так называемых «спецхранах», доступ в которые имело лишь ограниченное число специалистов, да и то по пропускам. Причем это касалось всех публикаций, будь то даже изданные на иврите работы Ленина, произведения Пушкина или Маяковского.

Случилась удивительная метаморфоза. Вот как вспоминает о том периоде дочь Феликса Львовича Лия Шапиро-Престина, уже многие годы — жительница Беэр-Шевы: «Произошло невероятное. На наших глазах отец оживал. Забыты были все болезни, шаг стал тверже, глаза яснее, появилась невероятная работоспособность, энергия, активность, забыты были слова: усталость, плохое самочувствие, болезнь, старость. Вновь — любимая работа».

…Однажды знаменитый возродитель современного иврита Элиэзер Бен-Ехуда, который тогда жил уже в Палестине, обратился к своей жене Дворе с такими словами: «Я только что понял, что нам никак не обойтись без современного словаря. Ты только подумай: мы пытаемся обучить людей языку, а словаря этого языка нет! В иврите нет пока даже слова “словарь”».

Неизвестно, знал ли об этом случае Ф. Л. Шапиро, однако так или иначе, но более полувека спустя он пришел к такому же заключению в России. В 1954 г. по собственной инициативе он начинает работать над иврит-русским словарем, в основу которого был положен один из лучших израильских толковых словарей Авраама Эвен-Шошана, а также словарь Меира Медана. Эта работа целиком захватила уже очень немолодого и не очень здорового человека.

Ученый начал вести активную переписку с университетами Израиля и Соединенных Штатов Америки, что было не так просто в те годы. Ежедневно по нескольку раз в день Шапиро слушал передачи радиостанции «Голос Израиля», записывал новые слова. Он внимательно читал израильскую периодику, находил новые слова и интересные выражения, по воспоминаниям дочери, восторгался тем, как из одного корня, взятого из Торы или Талмуда, в Израиле образовывались десятки новых слов и как образно, точно и остроумно они выражают современные понятия повседневной действительности. По его настоянию и за его счет в типографии неоднократно рассыпались уже готовые страницы набора, чтобы можно было вставить новые слова, найденные в последних номерах израильских газет. Верными помощниками лексиколога стали его супруга Р. П. Марголина и А. И. Рубинштейн — в прошлом актер еврейского театра, а в последние годы жизни преподаватель иврита (в частности, как факультативного языка арабистам в МГУ).

Однажды его посетил находившийся в Москве с очередным визитом тогдашний генеральный секретарь Компартии Израиля Шмуэль Микунис, который помог российскому гебраисту в его работе, связал его с израильскими специалистами, выписал на его адрес газету на иврите. Есть основания полагать, что Ш. Микунис также ходатайствовал перед тогдашним руководителем СССР Н.С. Хрущевым о разрешении на издание словаря Шапиро.

Вообще вопрос о выходе словаря в свет был не определен буквально до самого последнего момента. Когда работа по составлению книги была почти закончена, из издательства вдруг пришло извещение о том, что словарь исключен из плана, так как «в данное время его выход неактуален». Ф. Л. Шапиро проявил исключительное упорство, доказывая в многочисленных «инстанциях» необходимость в словаре, и добился своего: книга снова была принята к изданию, но уже со значительным уменьшением тиража — вместо 200 тысяч экземпляров всего 25 тысяч. Следует вспомнить, что в те годы в Москве не было даже типографии, располагавшей шрифтом с ивритскими буквами. И эту проблему удалось решить при непосредственном участии Ф. Шапиро: шрифт был обнаружен им в старой полуразрушенной типографии в подвале одной из синагог Вильнюса.

3

С 1953 г. до дня своей кончины в 1961 г. Ф. Л. Шапиро работал невероятно много, по 15-18 часов в сутки. Помимо собственно преподавания языка, он читал доклады об иврите, лекции по этнографии, в частности о жизни и быте горских евреев, собирал и обрабатывал пословицы для сборника «Пословицы и поговорки народов Востока», писал учебник, готовил очерки по истории развития иврита, сотрудничал в научных журналах, писал статьи для энциклопедий (литературной и театральной). Однако основной работой ученого был иврит-русский словарь. Составитель успел его закончить и сделать первую корректуру, но вышло издание лишь в 1963 г., через два года после смерти автора. Работу по завершению подготовки словаря к изданию проделал Б. М. Гранде. По сведениям Л. Шапиро-Престиной, значительная часть тиража (и без того крайне небольшого) была продана за границу — в США, Англию, Францию.

Поразительная работоспособность Ф. Л. Шапиро и глубокая увлеченность любимым делом, настоящая самоотверженность и талант ученого позволили ему создать большой и глубоко насыщенный лексикой широчайшего диапазона уникальный в Советском Союзе словарь. О непреходящей ценности этого труда говорит хотя бы тот факт, что, несмотря на разнообразие изданных в последние годы в Израиле и России иврит-русских словарей, словарь Шапиро является и до сего дня одним из самых популярных у тысяч русскоязычных учащихся и специалистов. Он был несколько раз издан в Израиле в разных форматах и, будь напечатан сегодня в России, несомненно, был бы встречен с благодарностью и уважением как студентами-гебраистами, так и специалистами-филологами. Не случайно, несмотря на появление на книжном рынке в Москве в последние годы достаточно широкого круга иврит-русских словарей израильского издания (словари под ред. Б. Подольского, А. Соломоника, Й. Гури и даже многоцелевой и удобный в использовании «Суперсловарь» Э. Лауден и Л. Вайнбах), словарь Ф. Л. Шапиро — один из самых редких и дорогих.

Таким образом, даже спустя сорок лет с момента своего выхода в свет словарь Феликса Львовича Шапиро продолжает оставаться как заметным явлением современной еврейской культуры в России, так и яркой вехой на сложном пути развития отечественной гебраистики последних десятилетий. Именно поэтому есть основание сравнить подвижнический труд Ф. Л. Шапиро по изучению и популяризации иврита в России в 50-е годы с тем, что сделал для возрождения иврита как живого разговорного языка Элиэзер Бен-Ехуда в конце XIX — начале XX вв. в Палестине.

…Ф. Л. Шапиро скончался 17 августа 1961 г. и был похоронен в Москве на Востряковском кладбище. На надгробной плите выбита надпись на иврите, взятая из его словаря: «Жаль безвозвратно ушедших от нас». Однако сбываются слова профессора Гранде, которыми он закончил предисловие к словарю: «Пусть этот словарь послужит лучшим памятником светлой памяти большого знатока языка иврит и педагога Феликса Львовича Шапиро».

Тем не менее молодому поколению российских поклонников иврита пока мало что известно о талантливом гебраисте. Даже в изданной на русском языке очень информативной книге известного израильского переводчика и литературоведа Авраама Белова (Элинсона) «Рыцари иврита в бывшем Советском Союзе» (Иерусалим, изд-во «Лира, 1998, 384 с), рассказывающей о ряде российских гебраистов и литераторов, писавших на иврите, Ф. Л. Шапиро даже не упоминается…

(Опубликовано в газете «Еврейское слово», № 134)

Правительство Германии сообщило о том, что выделит 35 миллионов евро на борьбу с антисемитизмом, который набирает обороты в стране. Деньги пойдут на исследовательские и образовательные проекты, направленные на понимание причин антисемитизма и эффективную борьбу с ненавистью к евреям.

Различные проекты будут посвящены проблеме антисемитизма в школах, в системе правосудия Германии, в интернете и социальных сетях.

В прошлом году, согласно статистике, немецкая полиция зарегистрировала 2351 случай антисемитизма, что на 15% больше, чем было за год до этого.

“Есть основания для беспокойства, что это только верхушка айсберга и что количество незарегистрированных ежедневных нападений на евреев значительно выше”, – заявили в министерстве образования и науки Германии.

Отмечается, что ученым предложат разработать практические рекомендации, чтобы помочь гражданам в разных сферах справиться с растущей ненавистью.

Ольга Черномыс, jewishmagazine

17 августа 1903 года было написано одно завещание. Не старый еще, но полностью слепой и не выносящий малейшего шума человек, вот уже много лет живущий на яхте, продиктовал свою последнюю волю. Два из 20 млн (нынешних трех миллиардов) собственноручно заработанных долларов он передавал Колумбийскому университету, причем с подробными инструкциями — как и на что их потратить 

Тем человеком был Джозеф Пулитцер, а написанное в завещании стало зерном, из которого выросла самая престижная в Америке премия, голубая мечта каждого журналиста и писателя. Через восемь лет завещание вскроют, еще через шесть впервые назовут лауреата, и с того момента каждый год в первый понедельник мая совет попечителей Колумбийского университета в Нью-Йорке будет вручать Пулитцеровскую премию журналистам, писателям и драматургам. Ее обладателями станут Уильям Фолкнер и Эрнест Хемингуэй, Харпер Ли и Джон Стейнбек, газеты Los Angeles Times и The Washington Post, а также сотни отважных репортеров.

Но заслуга Пулитцера не только в создании «Нобелевки для журналистов». Именно он сделал американскую прессу тем, чем она является до сих пор, — четвертой властью, инструментом влияния, одной из основ общества. А его собственная биография, будь она очерком или репортажем, вполне могла бы претендовать на премию имени себя.

Он прибыл в Америку вплавь

Джозеф Пулитцер родился в 1847 году в Венгрии, в обеспеченной семье еврейского торговца зерном. Детство провел в Будапеште, учился в частной школе и, вероятнее всего, должен был унаследовать семейный бизнес. Однако, когда парню исполнилось 17, произошел первый крутой поворот. Он страстно захотел воевать. Но ни австрийская, ни французская, ни британская армия не пожелали принять на службу худосочного болезненного подростка с плохим зрением. И только вербовщик армии США, случайно встреченный в Гамбурге, легко подписал с Джозефом контракт — Гражданская война близилась к финалу, солдаты гибли тысячами, и северяне набирали добровольцев в Европе.

Юный Джозеф Пулитцер получил бесплатный билет на корабль и отправился в Америку. По легенде, возле порта прибытия он прыгнул за борт и добрался до берега вплавь. То ли это был Бостон, то ли Нью-Йорк — данные разнятся, но определенно причиной экстравагантного поступка стало желание получить больше денег: вербовщик в Гамбурге обещал $ 100, но оказалось, что можно прийти на сборный пункт самостоятельно и получить не 100, а 200. Видимо, Джозеф так и сделал. Пулитцера приняли в Нью-Йоркский кавалерийский полк, состоявший из немцев, там он честно отслужил целый год, до окончания войны.

Из журналистики в политику и обратно

После демобилизации Джозеф недолго пробыл в Нью-Йорке. Без денег, без языка и профессии он не нашел ни работы, ни жилья и отправился в Сент-Луис, где жило много немцев и можно было хотя бы читать вывески и общаться. Пулитцер был некрасивым, длинным и нескладным парнем. Обитатели трущоб называли его «еврей Джо». Он брался за любую работу — официанта, грузчика, погонщика мулов. При этом Еврей Джо прекрасно говорил на немецком и французском, да и вообще был начитанным, любознательным, обладал острым умом и взрывным темпераментом.

Откуда взялась журналистика? Она сама нашла его. Всё свободное время Джозеф проводил в библиотеке, изучая английский язык и юриспруденцию. В библиотеке была шахматная комната. Однажды Пулитцер, наблюдая за игрой двух джентльменов, познакомился с ними. Одним из шахматистов был Карл Шурц, редактор местной немецкоязычной газеты Westliche Post. Он посмотрел на сообразительного парня — и предложил ему работу.

Получив работу, Пулитцер начал писать — и учился так быстро, что это кажется невероятным. Он стремительно овладел английским языком, его репортажи, сперва неуклюжие, затем всё более острые и запоминающиеся, очень быстро стали такими популярными, а слава такой очевидной, что уже через три года он занял пост главного редактора и приобрел контрольный пакет акций газеты, но скоро продал свою долю, прилично на этом заработал и поспешил в политику. Дело в том, что Пулитцер был искренне влюблен в американскую демократию.

Он двигался вперед как бульдозер. Уже в 1873 году, всего через пять лет после того, как юнцом спрыгнул с корабля, в возрасте чуть за 20, он стал членом Законодательного собрания штата. Джозеф мечтал о реформах, о формировании общественного мнения, но, поварившись в политическом котле, понял, что всё это можно сделать с помощью прессы. Он ждал момента и наконец в 1878 году купил газету Dispatch, стоявшую на грани разорения. Он добавил к ней городской вестник Post и объединил их в St. Louis Post-Dispatch. Да, кстати, мимоходом он женился на Кейт Дэвис, 25летней дочери конгрессмена, и тем самым окончательно утвердился в высшем обществе Сент-Луиса. Брак этот был заключен с холодной головой, ведь главной любовью Джозефа, его пожизненной страс-тью, уже была журналистика.

Хождение в люди

Как выглядела пресса до Пулитцера? Это были утренние газеты, в которых печатались политические и финансовые новости, да еще объявления о свадьбах и похоронах. «Высокий штиль», длинные предложения, дороговизна — всё было нацелено на богатую публику в костюмах и шляпах.

Пулитцер понял (или почувствовал), что новые времена требуют другой прессы. Америка стремительно развивалась, образование становилось доступным, люди переселялись в города, появился телеграф, электрические лампочки позволяли читать в темное время суток. Он сделал ставку на простых людей, ранее не читавших газет. Как бы сказали сегодняшние маркетологи, Пулитцер первым перевел прессу из сегмента люкс в масс-маркет.

Прежде всего, Джозеф значительно удешевил St. Louis Post-Dispatch за счет новых технологий печати. Затем стал публиковать всё, что интересно большинству: новости городской жизни, курьезы, криминальную хронику, адреса распродаж, разнообразную рекламу. Пулитцер начал выпускать вечернюю газету, ее можно было читать после рабочего дня. Он первым ввел в обиход провокативные заголовки — набранные огромным шрифтом и бросавшиеся в глаза. Они обязательно содержали главную новость, а сами тексты были написаны простыми короткими предложениями, понятными даже малограмотным. Пулитцер стал публиковать статьи, предназначенные специально для женщин, что тогда казалось немыслимым. Женщины — и газеты, помилуйте, что за вздор?

Но самое главное — он превратил новости в истории. Дело не в самом репортаже, учил Пулитцер, а в тех эмоциях, которые он вызывает. Поэтому Джозеф заставлял своих сотрудников искать драму, чтобы читатель ужасался, удивлялся и рассказывал окружающим: «Слышали, что вчера написали в газете?»

Но и это не всё. Сделав газету действительно народной, Пулитцер добавил огня в виде коррупционных расследований. В St. Louis Post-Dispatch публиковали ошеломляющие истории о продажных прокурорах, уклоняющихся от налогов богачах, о вороватых подрядчиках. Однажды Джозефу даже пришлось отстреливаться от одного из героев публикации. Но читатели были в восторге, газета разлеталась как горячие пирожки. Через три года после покупки издания прибыль составляла $ 85 тысяч в год — гигантские по тем временам деньги.

Желтая пресса — дитя войны

И тогда Пулитцер отправился покорять «Большое яблоко». Он залез в долги и купил убыточную нью-йоркскую газету The New York World. Методы были опробованы, и с первых же дней он устроил в сонной редакции настоящий ураган. Всё ускорилось до предела, репортеров и посыльных Джозеф заставлял передвигаться буквально бегом — чтобы первыми добыть новости. Он отправлял корреспондентов по всему миру и публиковал живые репортажи о самых захватывающих событиях со всеми деталями. Он всё время что-то придумывал. Его журналисты брали интервью у обычных людей на улицах — неслыханное дело! Именно в его газетах впервые стали широко использовать иллюстрации, в том числе карикатуры. С легкой руки Пулитцера в профессии появились так называемые крестовые походы, когда журналист внедрялся в определенную среду, чтобы собрать достоверный материал.

В воскресных выпусках The New York World печатался комикс The Yellow Kid про неопрятного малыша с лысой головой, торчащими передними зубами и оттопыренными ушами. Малыша звали Мики Дьюган, он не снимал желтую ночную рубашку и целыми днями слонялся в трущобах Нью-Йорка. Таким был герой первого в мире комикса, а его автор — художник Ричард Аутколт — считается прародителем современных комиксов.

Но вдруг этот желтый человечек появился в New York Journal. Изданием владел молодой амбициозный Уильям Рэндольф Хёрст, в недавнем прошлом репортер The New York World. Свой журнал Хёрст купил — вот насмешка судьбы — у родного брата Джозефа Пулитцера. С борьбы за права на комикс началась недолгая, но ожесточенная битва двух гигантов — Джозефа Пулитцера и его недавнего ученика Хёрста. Хёрст перекупал журналистов у Пулитцера, тот перекупал их обратно. Для Хёрста не существовало никаких границ в описании кровавых подробностей и светских сплетен, Пулитцер же не мог выходить за рамки. На полях этой печатной войны и родилось то, что мы сегодня называем «желтой прессой» — перемещение акцентов с фактов на мнения, игра на низменных чувствах, упор на секс и насилие, откровенные фальсификации, искусственное создание сенсаций. Мальчишка в желтой рубашке стал символом низкой журналистики. Хотя эта война была недолгой, всего несколько месяцев, она легла пятном на биографии обоих и породила целое направление прессы.

На самом деле, конечно же, конфликт Пулитцера и Хёрста гораздо глубже, нежели гонка за сенсациями. Если для Джозефа самым важным было усилить влияние прессы на общество, то Уильям Хёрст говорил: «Главный и единственный критерий качества газеты — тираж». Впоследствии Хёрст скупал все издания, что попадались под руку, — от региональных газет до журнала «Космополитен», был членом Палаты представителей, снимал кино для предвыборной кампании Рузвельта, в 30-х нежно дружил с Гитлером и поддерживал его на страницах своих многочисленных газет и журналов.

На страже народа и добродетели

Пока Хёрст сколачивал состояние, Пулитцер обратился к одной из главных идей своей жизни — разоблачению коррупции и усилению журналистики как механизма формирования демократического общества. Его газета вернулась к сдержанности, к рискованным коррупционным расследованиям. В 1909 году его издание разоблачило мошенническую выплату Соединенными Штатами $ 40 млн французской Компании Панамского канала. Президент Рузвельт обвинил Пулитцера в клевете и подал на него в суд, но последовавшие разбирательства подтвердили правоту журналистов.

Бывший Еврей Джо стал невероятно влиятельной фигурой, это в значительной степени ему Америка обязана своим антимонопольным законодательством и урегулированием страховой отрасли.

Кстати, статуя Свободы появилась на одноименном острове тоже благодаря Джозефу Пулитцеру. Это он возмутился, что французский подарок ржавеет где-то в порту. В его изданиях развернулась мощная кампания, и в короткое время необходимая для установки сумма была собрана. «Свобода нашла свое место в Америке», — удовлетворенно замечал он, еще не зная, какое значение будет иметь статуя в последующей истории.

В 1904 году Пулитцер впервые публично высказал идею создать школу журналистики. Это было неожиданно, ведь много лет подряд он утверждал, что этой профессии нет смысла учиться: надо работать в ней и приобретать опыт. Однако теперь, в статье для The North American Review, он написал: «Наша республика и ее пресса будут подниматься вместе или падать вместе. Свободная, бескорыстная, публичная пресса <…> может сохранить ту общественную добродетель, без которой народное правительство — притворство и издевательство. Циничная, корыстная, демагогическая пресса со временем создаст народ столь же низменный, как и она сама…»

Мечта журналиста

Только потом выяснилось, что на момент написания этих слов завещание год как было составлено — и высшая школа журналистики, и премия уже существовали на бумаге.

Пулитцер продумал всё. Он указал, что премия должна вручаться за лучшие статьи и репортажи, в которых есть «ясность стиля, моральная цель, здравые рассуждения и способность влиять на общественное мнение в правильном направлении». Однако, понимая, что общество меняется, он предусмотрел гибкость, учредил консультативный совет, который мог бы пересматривать правила, увеличивать количество номинаций или вообще не вручать премии, если нет достойных. К тому же завещание предписывает награждать за литературные и драматические произведения. Позднее Пулитцеровскую премию стали вручать также за поэзию, фотографию и музыку. А через 100 с лишним лет добавились онлайн-издания и мультимедийные материалы. Каждый американский журналист готов на всё ради Пулитцеровской премии, несмотря на то что сегодня она составляет скромные $ 15 тысяч. Дело не в деньгах: как и предсказывал Пулитцер, расследования всегда ставят журналистов под удар, а лауреаты могут получить некоторую защиту.

Нашумевшая жизнь и смерть в тишине

Джозеф работал как проклятый. У него родились семеро детей, двое умерли в детском возрасте, но семью он видел редко, фактически жил врозь с женой, хотя обеспечивал ей безбедное существование и путешествия. В конце концов Кэтрин завела роман с редактором газеты мужа и вроде бы даже родила от него своего младшего ребенка. Но Джозеф этого не заметил. Его единственной страстью была газета, он отдавал ей всё свое время, все мысли и всё здоровье.

Именно здоровье его и подвело. Проблемы со зрением — отслоение сетчатки обоих глаз — начались еще до покупки World. Точнее, покупка отчасти усугубила проблемы: в 1883 году он должен был плыть в Европу, чтобы поправить здоровье, а вместо этого встретился с финансистом Джеем Гулдом и договорился о займе для покупки газеты.

В 1890 году, в возрасте 43 лет, Джозеф Пулитцер был почти слеп, измотан, погружен в депрессию и болезненно чувствителен к малейшему шуму. Это была необъяснимая болезнь, которую называли «неврастенией». Она буквально съедала разум. Брат Джозефа Адам тоже страдал от нее и в итоге покончил с собой. Медиамагнату никто не мог помочь. В результате на яхте Пулитцера «Либерти», в его домах в Бар-Харборе и в Нью-Йорке за бешеные деньги оборудовали звукоизолирующие помещения, где хозяин был вынужден проводить почти всё время.

Джозеф Пулитцер умер от остановки сердца в 1911 году в звуконепроницаемой каюте своей яхты в полном одиночестве. Ему было 63 года.

«Еврей, превзошедший иудаизм»

Американские евреи всегда гордились тем, что Джозеф Пулитцер наполовину еврей, и американская журналистика хотя бы частично имеет еврейское происхождение. Долгое время в биографии Пулитцера значилось, что его мать католичка. Лишь в наше время всплыли новые детали. Джеймс Палмер, член еврейской общины Сент-Луиса, провел собственное расследование и в 2008 году опубликовал выводы в журнале Gateway, который выпускает Исторический музей штата Миссури. Палмер сообщил о найденном им исследовании венгерского ученого Адраса Чиллага, опубликовавшего в 1987 году статью «Венгерские корни Джозефа Пулитцера». Оказывается, оба родителя Пулитцера были евреями. Чиллаг обнаружил множество официальных светских и религиозных документов, которые не оставляют сомнений в том, что супруги Пулитцер были евреями и Джозеф получил традиционное еврейское воспитание. Всё дело в том, что Пулитцеры, пишет Чиллаг, как и большинство членов их общины, исповедовали одно из направлений реформистского иудаизма — неологизм. Не отрицая своего еврейства, они стремились участвовать не только в экономической жизни Венгрии, где были традиционно ущемлены, но и в социальной, культурной и интеллектуальной. «Мадьяры Моисеевой веры», как они называли себя, были искренними патриотами Венгрии и не обременяли себя излишней религиозностью.

«Он был евреем, — делает вывод Палмер, — который не столько сбежал из иудаизма, сколько превзошел его. Парадоксально, но именно его восточноевропейское еврейское происхождение позволило ему это сделать. Еврейство подарило Пулитцеру те черты характера и способности, которые отличали его от современников».

https://www.dw.com

В Германии пытаются сохранить рассказы очевидцев самой страшной трагедии XX века для следующих поколений с помощью новых технологий.

– Чтобы вы сказали человеку, отрицающему Холокост?

– Что он – идиот. Больше мне ему сказать нечего.

– Какой день был самый страшный?

– 26 июля 1944 года. Когда маму с младшим братом отправили в Освенцим, ничего не может быть страшнее.

– Вы видели много мертвых в лагере?

– Я раз или два принимал участие в транспортировке трупов. За это можно было получить суп.

– Вам было страшно?

– Я боялся не за себя – за других: родителей, младшего брата. А так я старался дать вещам свой ход, так как страх это не мое, беспокойство – да, но не страх.

– Вам снятся иногда кошмары?

– Да, иногда, но с этим приходится жить.

– Вы лично видели Гитлера?

– К сожалению, нет. Я бы его задушил, если встретил.

Абба Наор (Abba Naor) сидит в кожаном кресле темно-красного цвета. Он сосредоточен, но спокоен. В ожидании следующего вопроса смотрит на меня, вопросительно поднимая глаза из-под очков. Порой возникает ощущение, что мы находимся с ним в одном помещении, в одном пространстве. До тех пор, пока на мой вопрос я не получаю стандартный ответ: “Я старался ответить на все вопросы, но на этот, к сожалению, у меня нет ответа”. Я задаю ему следующий вопрос, и так можно продолжать дальше и дальше. Я спрашиваю Абба о времени в лагерях. Но ему можно задавать вопросы и о том, как сложилась жизнь после. Абба Наор отвечает далеко не на все. Было ли насилие в лагере? Может ли он исполнить те песни, которые пел тогда ребенком, чтобы выжить? Это лишь несколько примеров. Для меня это первое интервью такого рода. Это, конечно, нельзя сравнить с живой беседой, но при этом мой собеседник ведь отвечает на мои вопросы, ждет следующего и то и дело поглаживает подлокотник кресла.

Всего свидетелю Холокоста было задано около 1000 вопросов. Интервью записывали в течение пяти дней, в 2018 году – в Лондоне. Почему мы рассказываем о нем сейчас?

Пятидневное интервью

Визуализация воспоминаний свидетелей Холокоста – научно-исследовательский проект при Мюнхенском университете имени Людвига-Максимилиана (LMU). “Lernen mit digitalen Zeugnissen” (LediZ) – так он называется по-немецки. Целая команда лингвистов, германистов, историков и программистов занималась этим проектом несколько лет. DW протестировала онлайн-версию, работа над которой была недавно закончена.

“Абба Наор – частый гость в немецких школах. Ему поступает гораздо больше запросов, чем он может удовлетворить”, – рассказывает один из сотрудников проекта Эрнст Хютль (Ernst Xaver Hüttl). На протяжении последних 30 лет он, свидетель той страшной трагедии, приходит в школы Мюнхена и делится своими воспоминаниями. Обычно такая встреча длится не дольше 2,5 часов. “Ответы на наши вопросы мы записывали пять дней, с утра до вечера. Абба Наор – хороший рассказчик, не каждый может так ясно и четко рассказать свою историю, но и для него это было довольно напряженно”, – вспоминает работу в студии германист Фрауке Тайхман (Frauke Teichmann).

Абба Наор и команда проекта LediZ в студии на записи интервью

Реакция школьников и будущее проекта

Сейчас ученые заняты тем, что оценивают реакцию школьников. Какой педагогический эффект будет от таких виртуальных встреч, пока говорить рано. Как объясняет Фрауке Тайхман, дигитализация открывает новые возможности. Ведь по естественным причинам поколение очевидцев самой страшной трагедии XX века уходит. “Как сохранить эти рассказы, воспоминания? Для нас это ключевой вопрос. Поэтому мы стараемся использовать новые технологии”, – говорит Эрнст Хютль.

Ученые выбирают школы и демонстрируют свой проект ученикам. По их словам, ребята, даже имея возможность задать вопрос бывшему узнику концлагерей в виртуальном формате, не могут избавиться от скованности и неловкости . Правда, интерес к этим темам у них остается и за пределами школы, поэтому ученые надеются, что немецкие школьники смогут почерпнуть много информации из интервью с Наором. Фрауке Тайхман подчеркивает, что такой 3D-проект – лишь дополнительная возможность, но, конечно, не замена учебниками истории.

Рассказ очевидца трагедии трогает за живое. Когда мужчина начинает вспоминать, как из одного лагеря их перевозили в другой, – в душных и пропитанных вонью вагонах, даже сидя по другую сторону экрана, ощущаешь всю боль.

Он стал свидетелем той катастрофы, будучи подростком. Абба родился в 1928 году в Каунасе, в Литве. Его воспоминания о жизни в гетто, о депортации в концлагерь Штуттгоф, а потом в Дахау, о последних словах матери, которую отправили с младшим сыном в Освенцим, о том, как он узнал о смерти старшего брата, расстрелянного в лагере, – об этих страшных страницах своей биографии и истории общей трагедии можно узнать, задав вопрос лично, без посторонних – в текстовом формате через диалоговую строчку или голосом через микрофон. И в данном случае технологии выступают лишь средством передачи информации. Перед нами все тот же Абба Наор, который приходит в немецкие школы.

И он – не единственный участник проекта. Сейчас ученые готовят визуализацию интервью с Евой Умлауф (Eva Umlauf). Она попала в Освенцим в 1944 году со своей мамой, которая была беременна вторым ребенком. Когда Красная Армия освободила узников концлагеря, ей было всего три года. О времени в Освенциме она знает только по рассказам матери. И центральный вопрос в ее интервью, как дети бывших узников живут с таким грузом и справляются с этим.

Сейчас с проектом могут ознакомиться только отдельные школы. Будет ли он открыт для общего доступа, ученые пока сказать не могут.

Доманте Платуките, lrt.lt

Каковы были первые шаги к Холокосту в Литве? Как Июньское восстание связано с Холокостом? На эти и другие вопросы пытались ответиь литовские и зарубежные историки, интеллектуалы на международной научной конференции «Разделяющее прошлое: советско-германская война и нарративы массового насилия в Центральной и Восточной Европе», посвященной памяти проф. Ирены Вейсайте. Конференция состоялась в Вильнюсе в начале июня.

Начало Холокоста или сопротивление советской власти?

Июньское восстание – это тот исторический факт, который остается одним из самых спорных эпизодов в истории Литвы, считает литовский и американский историк проф. Саулюс Сужеделис.

Он напомнил слова профессора Ирены Вейсайте о том, что «Холокост в Литве начался 23 июня 1941 года» – на следующий день после Июньского восстания 22 июня.

Несмотря на то, что у восстания были организаторы, сказал историк, это не значит, что оно происходило организованно, скорее наоборот – хаотично.

Историк С. Сужеделис / J. Stacevičiaus/LRT nuotr.

В тот же день Германия напала на Советский Союз. Во время конференции историк процитировал источники, в которых утверждалось, что большинство литовского населения восприняло войну как настоящее спасение, как надежду освободиться от советского гнета. Вступающих нацистов люди встречали радостно, называли их «нашими», на улицах стояли толпы.

И все же С. Сужеделис вспомнил свой разговор с проф. Иреной Вейсайте – бывшей узницей Каунасское гетто, – она заявляла, что никакого восстания не было, а было только избиение евреев вооруженными белоповязочниками.

И в Литве, и в диаспоре наблюдается некритическое превознесение Июньского восстания, идеализация его участников.

С. Сужеделис

«23 июня в коллективной памяти литовских евреев означает кошмар, волну беспрецедентных преследований и, в конечном итоге, смерть», – сказал историк.

Он представил два различных нарратива – в советской пропаганде Июньское восстание представлено как заранее организованная акция против евреев: якобы главной целью восстания было истребление евреев. В то же время и в Литве, и в диаспоре наблюдается некритическое превознесение Июньского восстания, идеализация его участников, заявил С. Сужеделис.

Три восприятия войны

Выпускник исторического факультета Вильнюсского университета, руководитель Паняряйского мемориала доктор Станисловас Стасюлис рассказал, что первые дни и недели войны сопровождались хаосом, вызванным вторжением в Литву солдат вермахта, отступлением солдат Красной армии и началом Июньского восстания. По словам С. Стасюлиса, не обошлось и без грабежей, сведения личных счетов и убийства евреев.

BNS nuotr.

И все же оценки и воспоминания у разных общественных групп разнятся, отмечает историк. Он представил оценки, характерные для трех групп.

В воспоминаниях красноармейцев доминируют яркий образ их отступления, а также послевоенный образ, когда Советский Союз снова оккупировал Литву. По словам С. Стасюлиса, важнейшим местом в их воспоминаниях являются не Холокост или другие военные жертвы, а, прежде всего, идеология.

Литовские евреи встретили войну иначе. Те, кто еще помнил Первую мировую войну, понимали, что оккупация будет тяжелой, что им придется выживать в гетто, но считали, что еврейская община дождется конца войны.

«Но начавшаяся война была совершенно иной, она была разрушительной, велась вопреки всем нормам международного права, стандартам гуманности. Отношение быстро изменилось. Первые дни войны и Июньское восстание воспринимаются как один большой погром, как неутолимая жажда мести», – пояснил С. Стасюлис.

Shutterstock nuotr.

По его словам, хотя массовые убийства были инициированы нацистами, в них в основном принимали участие сами литовцы. Антисемитизм не скрывали не только организаторы Июньского восстания, но он декларировался в литовской прессе, добавил руководитель Паняряйского мемориала.

Хотя массовые убийства были инициированы нацистами, в них в основном принимали участие сами литовцы.

С. Стасюлис

Литовцы надеялись, что дождутся конца войны, а позже будет признана независимость Литвы и вернутся порядки, существовавшие до первой советской оккупации. По словам С. Стасюлиса, первая советская оккупация способствовала Холокосту – было спровоцировано убеждение в том, что в ней виновато еврейское меньшинство Литвы. Этот нарратив дополнительно подкреплялся пропагандой, носившей яркий антисемитский характер.

Цель – независимость

Руководитель Центра изучения геноцида и сопротивления жителей Литвы Арунас Бубнис подчеркнул, что начало войны вызвало беспрецедентно жестокие события, сумятицу и хаос.

Говоря о связи между Июньским восстанием и началом Холокоста, Бубнис подчеркнул, что главной целью восставших было прекращение советской оккупации и восстановление независимого государства. Историк отметил, что Третий рейх относился к Литве как к оккупированной территории, жители которой в конечном итоге должны были быть уничтожены, перемещены дальше на Восток или онемечены.

А. Бубнис / D. Umbraso/ LRT nuotr.

«Целью Холокоста, организованного нацистской Германией, было полное истребление евреев. В Литве она была фактически реализована, было убито примерно 90-95 процентов литовских евреев», – заявил А. Бубнис.

Глава Центра изучения геноцида и сопротивления жителей Литвы задался такими вопросами: проводили ли литовцы во время восстания массовые аресты и массовые убийства; были ли акции специально направлены против евреев, или некоторые евреи пострадали по политическим мотивам? По мнению А. Бубниса, ответы на эти вопросы позволили бы понять события того времени, понять историческую правду и не отождествлять Холокост с Июньским восстанием.

«Литовские учреждения и организации обязаны были выполнять приказы. Основываясь на материалах, хранящихся в литовских архивах, я не могу подтвердить утверждение, что в десятках районов Литвы повстанцы проводили массовые еврейские погромы еще до прихода нацистов», – сказал А. Бубнис на международной конференции.

Принципиальная оценка Июньского восстания должна быть положительной.

А. Бубнис

Историк сказал, что антисоветские партизаны обстреливали отступавших солдат Красной армии и других людей, отступавших из Литвы, а среди них были и евреи, которые могли пострадать.

«Я думаю, что восстание было автономным историческим событием, которое не следует отождествлять с другими событиями. (…) Оценка восстания связана с ответом: имеет ли порабощенный народ право восстать против оккупантов, бороться за свободу и независимость? Если мы ответим утвердительно, принципиальная оценка восстания должна быть положительной», – сказал А. Бубнис.

Михаил Кизилов, Lechaim.ru

Исторический пример караимов не вписывается во многие этнографические парадигмы. Караимизм возник в раннесредневековое время на Ближнем Востоке как оппозиционное движение, в качестве противовеса раввинистическому иудаизму — доминирующей форме еврейской религии. В более позднее время, на рубеже Средневековья и Нового времени, дисперсные караимские общины уже существовали не только на Ближнем Востоке, но и в странах Восточной Европы, в Северной Африке, османской Турции и Крымском ханстве. В настоящий момент общины караимов проживают во многих странах, но преимущественно на территории Крыма, Украины, России, Польши, Литвы, Турции, Израиля, Франции и США. Любопытно, что на современном этапе различные ветви этого народа, называя себя одним и тем же этнонимом, имеют различную самоидентификацию. Так, большинство караимов восточноевропейского происхождения (проживающих в основном на территории Крыма, Литвы и Польши) считают себя народом тюркского происхождения, в то время как караимы Израиля, Египта, Турции и США причисляют себя к представителям еврейского населения. Сейчас во всей Восточной Европе проживает около 1500–2000 караимов, из них значительная часть в России.

В разные эпохи и в различных географических регионах на становление этнического самосознания караимов повлияло не только обособление от остальных представителей еврейской диаспоры, но и влияние окружавшего их мусульманского и христианского мира. В случае с крымскими караимами на формирование их самоидентификации повлияли такие факторы, как наличие тюрко‑ и русскоязычного населения (последнее — после присоединения региона к России в 1783 году). Польско‑литовские караимы, сохраняя привезенный ими, по‑видимому, из Золотой Орды тюркский караимский язык, начиная с периода позднего Средневековья формировались под этнокультурным влиянием как соседствовавших с ними славянских народов (поляков, русских, белорусов и украинцев), так и литовцев и местных евреев‑ашкеназов.

Восточноевропейские караимы, сохранившие свою этническую самостоятельность до наших дней, предоставляют исследователю редкую возможность подробно изучить процессы, протекавшие внутри этой сравнительно немногочисленной этно‑конфессиональной общности и прийти к содержательным выводам относительно самоидентификации восточноевропейских караимов на различных этапах существования этноса.

Процитирую два караимских источника, один — 1825 года, другой уже наших дней, конца ХХ века. Первый из них представляет собой прошение караимской общины Крымского полуострова российскому императору Александру I и говорит следующее о происхождении этой этно‑конфессиональной группы:

Мы все караимы, потомки одного древнейшего Еврейского поколения (выделено мной. — М. К.), которое более четырех веков поселясь в Крыму в последствии вместе с прочими Крымскими народами поступило под благословенную державу Ва[шего] Императорского Величества (сохранена орфография подлинника. — Ред.)».

Второй, написанный одним из лидеров крымских караимов в 1990‑х годах, трактует этнические корни и время появления караимов в Крыму иначе:

Крымские караимы‑тюрки (караи) (выделено мной. — М. К.) — потомки ветви древних караитов, входивших в гуннский и хазарский племенные союзы, ассимилировавших в Крыму сармато‑алан и, частично, готов. В их состав вошли и представители более поздних родственных тюркских племен, половцев.

Даже две эти, взятые достаточно наугад, цитаты из караимских авторов наглядно демонстрируют радикальные перемены, произошедшие в менталитете и этнической самоидентификации восточноевропейских караимов в XIX–XX веках.

«Караимский вопрос» возник в качестве одной из вариаций т. н. «еврейского вопроса», с которым столкнулись правительства европейских стран в XVIII веке. Обобщая сущность проблемы, можно сказать, что в тот период перед правительствами европейских стран остро встал вопрос относительно того, как поступить с довольно многочисленными и влиятельными еврейскими общинами, до тех пор сохранявшими свой особый, «чуждый» для остальных граждан статус, как интегрировать эту важную и влиятельную часть населения в европейское общество. Пытаясь интегрировать евреев, правительства впервые столкнулись с караимами, сильно отличавшимися как внешне, так и своей религиозной традицией от остальных евреев. Караимы не верили в Талмуд — и это было очень важно для христианских властей того времени, видевших в Талмуде «корень зла» и «испорченности» еврейского народа.

Становление караимской национальной идеологии и этнического самосознания в XVIII–XIX веках наиболее результативно можно проследить по сформулированной А. Тойнби системе «вызова‑ответа». Так, в ответ на первый вызов их национальному благополучию — екатерининский указ 1794 года о двойном налогообложении, уравнивавший их в гражданском статусе с евреями‑талмудистами, — караимы ответили рядом прошений, петиций и даже посольством к императрице Екатерине II. В результате действий лидеров караимской общины в 1795 году российское правительство освобождает караимов от двойного налогообложения, распространявшегося на все еврейское население империи. (Подобного рода прошения были поданы и несколько ранее, в 1774 году галичскими караимами, а в 1790 году — караимами города Луцка. Подробнее об этом см. в статье «Изобретение караимов»).

Следующий «вызов», указ 1827 года об обязательной для евреев‑раввинистов и караимов службе в армии, вызвал еще более сильную реакцию: новое, более представительное посольство было отправлено к Николаю I с целью добиться признания исключительного, особого статуса караимов и выделения их из числа остальных представителей иудейского вероисповедания. И вновь действия караимских лидеров увенчались успехом: в 1827 году караимы освобождаются от несения всеобщей воинской повинности. А евреи‑раввинисты начинают тянуть нелегкую лямку военной службы в империи.

Однако самым серьезным вызовом, потребовавшим от караимов конструирования целостной картины этнической истории, достаточно убедительной, чтобы не вызывать более у власть имущих никаких сомнений относительно их особого национального статуса, явился рескрипт графа М. С. Воронцова (1839) с рядом детальных вопросов относительно прошлого караимов и времени их появления в Крыму, что в целом сводилось к одному, главному вопросу: необходимости предъявления серьезных доказательств нееврейского статуса караимов. Дать ответ на эти вопросы было поручено самому известному — несмотря на противоречивый характер его известности — караимскому лидеру и собирателю древностей А. С. Фирковичу (1787–1874). Авраам Самуилович с блеском справился с поставленной задачей, предоставив столь желанные для правительства исторические сведения, которые оправдывали юридическое и правовое отделение исповедовавших «древнебиблейскую» веру автохтонных евреев‑караимов от всех «пришлых» и «испорченных Талмудом» евреев‑ашкеназов. Увы, в процессе создания своей исторической концепции Фиркович не погнушался подлогом и сфальсифицировал как надгробные надписи, так и рукописи, тем самым удревняя время появления караимов в Крыму и датируя этот факт VI (!) веком до н. э.

Концепция Фирковича произвела должное впечатление, и российская администрация больше не тревожила караимов каверзными вопросами. В 1843 году на караимов распространяется указ о почетном гражданстве «без ограничений, для евреев установленных». И, наконец, в 1863 году караимы окончательно уравниваются в правах с православными подданными Российской империи. А евреи‑раввинисты продолжают облагаться бесконечными налогами, ограничениями, запретами, процентными нормами и пр.

Именно в то время, в процессе создания идеологической и исторической базы для обоснования своей этнической «особости», караимы начали утрачивать многовековые представления о нерасторжимом культурном и этническом единстве с евреями‑раввинистами, которых еще совсем недавно, в конце XVIII века, они называли «ахейну а‑раббаним» — «собратья наши раввинисты».

Если говорить о процессах романтизации и «забывания» этнического прошлого, неотъемлемых составляющих становления национального самосознания любого этноса, то они четко прослеживаются и в процессе формирования самосознания крымских караимов. Так, различного рода романтические теории о происхождении караимов от утерянных колен Израиля или праведников (цадиким) эпохи Второго храма, циркулировавшие в их среде в XVII–XIX веках, в первой четверти XX века предаются «забвению» и подменяются детально разработанной хазарской теорией, ставшей основной национальной теорией для восточноевропейских караимов.

Согласно этой теории, караимы являются не народом семитского происхождения, а тюрками‑хазарами, принявшими в VIII веке неталмудический иудаизм караимского образца. Впервые предположения о хазарском происхождении караимов были выдвинуты еще в первой половине XIX века, однако подробно развиты в 1896 году С. М. Шапшалом (1873–1961), ставшим в 1915 году главой крымских караимов. Опровергнуть эту теорию не составляет труда: караимы появляются в Крыму лишь в XIII веке, то есть два‑три века после развала Хазарского каганата, и не имеют к хазарам никакого отношения. К тому же не вызывает сомнений тот факт, что иудаизм хазар был талмудического, а не караимского извода. Тем не менее в хазарскую теорию происхождения караимов начали верить не только сами караимы, но и ученые.

Шапшаловская псевдоисторическая концепция стала окончательно утверждаться в караимской самоидентификации после вступления С. М. Шапшала в должность польско‑литовского хахама (главы общины) в 1927 году. Позднее, в межвоенной Польше с ее антисемитскими настроениями, эти «прохазарские», деиудаизационные тенденции набирают силу, достигая апогея во время Второй мировой войны и Холокоста. По ряду причин, о которых надо говорить отдельно, нацистская администрация поверила псевдонаучной хазарской теории и признала караимов неевреями. В результате, пережив Холокост практически без потерь, караимы еще сильнее стали бояться слова «еврей» и всех связанных с ним коннотаций.

Запущенный Шапшалом механизм деиудаизации (то есть утраты еврейской идентичности) и тюркизации караимской общины продолжает действовать до сих пор, приобретая в последнее время совсем гипертрофированные формы, когда караимские авторы Польши, Литвы, России и Украины нередко именуют себя тюрками‑караями и указывают в числе своих предков не только хазар, но и половцев, гуннов, монголов, кераитов, сармато‑алан, а также различного рода алтайские народы. Тем не менее надо отметить, что среди проживающих в Крыму караимов, особенно тех, что живут в Евпатории и Феодосии, можно заметить следы возрождения религиозной традиции и интереса к изучению иврита. Так что, в известной степени, хазарская теория начинает сбавлять обороты — и, возможно, спустя какое‑то время караимы начнут возвращаться к иудейским корням своей религии и самоидентификации.

Недавно обнаруженный манускрипт, датированный XVI веком, содержит список медицинских процедур и лекарств, необходимых в случае эпидемии.

Среди них — соблюдение социальной дистанции, запрет на совместный приём пищи и молитвы против вируса. Наряду с обычными в наши дни действиями (карантин, соблюдение социальной дистанции) раввин предлагает несколько советов духовной направленности: «старайтесь сохранить радость и не поддавайтесь тревогам и печали». Удивительно, насколько актуальными эти советы кажутся сейчас, сообщает Ynet Espanol.

Автором 450-летнего манускрипта является выдающийся раввин Хаим Витал, оказавший значительное влияние на развитие поздней каббалы, поэт, оказал значительное влияние на развитие поздней каббалы. Его иногда называют рабби Хаим Витал Калабрезе, поскольку его семья была из Калабрии (Италия). Витал был одним из наиболее выдающихся учеников и продолжателей каббалиста Аризаля. По словам самого Аризаля, лишь Витал смог понять истинное значение и смысл его наставлений.Основное сочинение Витала, книга Эц Хаим («Древо жизни»), в котором изложены и развиты идеи Ицхака Лурии, служило одним из главных источников изучения лурианской каббалы. Хаим Витал занимался также вопросами Галахи (права), астрономии, а также писал духовную поэзию на арабском языке.

Рукопись, недавно обнародованная иерусалимским аукционным домом перед продажей на этой неделе, представляет собой древний свиток из более 150 строк, исписанный с обеих сторон советами величайшего каббалиста.

Манускрипт, озаглавленный «Времена чумы», содержит советы, позволяющие защитить себя от болезни. Что касается указаний физической направленности, раввин Витал писал: «Уберечь себя от болезни можно, если запереться в своем доме, и чтобы никто, кто недостаточно осторожен в контакте с другими людьми, не входил туда. И если же кто-то заговорит с вами, вам следует держаться от этого человека на расстоянии, чтобы его дыхание не могло достать до вас». А про передачу пищи в рукописи говорится так: «следует делать это таким образом, чтобы один человек оставил еду на земле, а другой забрал».

Марон Аран, один из владельцев аукционного дома, ответственный за продажу рукописи, описал своё волнение, вызванное обнаружением древнего документа: «Когда мы увидели рукопись, мы почувствовали, что получили прямо-таки благословение от другого поколения. Настолько она и содержащиеся в ней советы актуальны для нашего времени, что это просто поразительно. Мы очень рады тому, что смогли представить эту рукопись всему миру и рассказать её историю в это непростое время».

Сервис онлайн-генеалогии «MyHeritage» опубликовал более четырех миллионов документов о литовских евреях, от времен Российской империи Екатерины Великой вплоть до Холокоста, сообщил «Jewish Chronicle».

Множество данных, опубликованных 8 марта и переведенных на английский язык, охватывают период между 1795 и 1940 годами в современной Литве и отдельных районах Польши, Белоруссии и соседних странах. Доступная для поиска коллекция, которая включает данные переписей населения, базы данных о Холокосте, налоговые списки, списки избирателей и призывников, была собрана и проиндексирована в течение нескольких десятилетий американской некоммерческой организацией «LitvakSIG». «LitvakSIG» заявила, что поделилась ресурсом в попытке «широко разрекламировать» свои исследования генеалогии литовских евреев и ожидает, что в будущем будут добавлены дополнительные записи.

Основатель и генеральный директор «MyHeritage» Гилад Яфет заявил, что коллекция является «ценным ресурсом для всех, кто имеет литовско-еврейское происхождение». «На личном уровне в этой коллекции фигурируют некоторые из моих предков, в том числе моя бабушка по отцовской линии и ее братья и сестры из небольшого литовского городка Валькининкай (Олькиеники), что делает эти данные особенно значимыми для меня и моей семьи», – добавил он. Яфет также заявил, что сайт активизирует усилия по расширению ресурсов еврейской генеалогии, доступных на платформе. Ресурс «Литовско-еврейские записи из «LitvakSIG», 1795-1940» можно просматривать бесплатно, но для полного доступа требуется подписка MyHeritage.

Бывший председатель Национального института рака Франции доктор Давид Хайят считает, что традиционная еврейская жизнь с ее циклической сменой потворства своим желаниям и воздержания – самый здоровый способ существования.

В своей последней книге Хайят утверждает, что в наше время мы слишком много беспокоимся о ежедневном потреблении сахара, соли, жира, мяса и алкоголя.

«Мы видим людей, которых совершенно морально уничтожает тот факт, что они наконец-то съели немного картофеля-фри, – смеется он. – Они чувствуют, что сейчас умрут, что это опасно. Это не опасно. Даже тем, кому жареное не рекомендовано, но очень хочется, можно сегодня и картошку-фри, но завтра ее не ешьте, и вам это будет гораздо легче сделать, потому что вы уже ее поели сегодня».

Он также сообщил, что риск рака толстой кишки, вызванного ежедневным употреблением обработанного мяса, когда потребление такого мяса увеличивается вдвое, возрастает лишь незначительно, с 18 до 20 процентов.

Вместо порицания за нарушения врачебных предписаний Хайят выступает за сбалансированный и радостный подход к еде и удовольствиям – подход, который соответствует древней еврейской мудрости. По его словам, такой сбалансированный образ жизни является идеальным вариантом.

64-летний профессор Хайят, переехавший во Францию из Туниса еще ребенком в 1960-х годах, охарактеризовал свой подход к диетам и воздержанию так: «Я – очень еврей, хотя и североафриканский еврей. Это повлияло на мою личность, мое образование, мои достижения и мое отношение к этому».

Обращаясь исключительно к The Jewish Cronicle, онколог указал, что Тора, конечно, рекомендует заниматься сексом, мясом и вином в канун Шаббата. «Но дело не в том, что вы не должны каждый день заниматься сексом или есть мясо, – сказал он. – Случаются особые моменты, и вы должны признать, что жизнь каждый день не одинакова. Чрезмерная фиксация на том, что вы делаете что-то запретное, вредна для вашего здоровья. Она подрывает вашу самооценку, повышая уровень тревожности и делая вас несчастными».

Вспоминая шаббатние трапезы в своей семье, он сказал, что в детстве эти обеды были единственными, когда его «очень бедная» семья могла позволить себе подавать мясо. «Это были превосходные ужины, лучшие ужины за неделю. Но еда была средством выражения любви, а не средством получения калорий».

Профессор Хаят категорически отрицает диктат ЗОЖ (Здорового образа жизни) и уверяет, что эта парадигма вводит в коллективное заблуждение о том, что смерти, старости и болезней можно избежать, что в корне неверно.

«Это своего рода искусственный мир, в котором поборники ЗОЖ – ведь возникла огромная индустрия, приносящая огромные доходы, – пытаются заставить вас полностью забыть о том, что должно с вами произойти. Вы вполне можете заболеть, никто от этого не застрахован. Вы наверняка состаритесь и в конце концов умрете».

Профессор Хайят ранее возглавлял онкологическое отделение парижской больницы и Национальный институт рака Франции. За свою 45-летнюю врачебную карьеру, полную достижений, он получил множество наград, в том числе стал Командором ордена Британской Империи (CBE).

По словам известного онколога, к своей жизни нужно «относиться с уважением» и осознавать разницу между риском и опасностью: «Создавайте прекрасные моменты, великие моменты счастья, сохраняйте об этом светлые воспоминания и радующие сердце сувениры, а не просто пытайтесь продлить скучную жизнь, медленно дотлевающую. В любом случае вы умрете. Но вместо того, чтобы умереть с улыбкой, вы умрете несчастливым человеком. Мы знаем, что акулы очень опасны для людей, поэтому заходить в море теоретически действительно опасно, но насколько это рискованно? Риск очень мал. Потому что шанс, что вы встретите акулу, тоже ничтожно мал».