Президент Джо Байден впервые проводит празднование еврейского праздника в Белом доме, пишет издание JTA.
В Белом доме 30 сентября пройдет прием в честь Рош а-Шана, сообщил 19 сентября «Jewish Insider». В качестве вице-президента в администрации Обамы в 2009–2017 годах Байден устраивал приемы на Рош а-Шана и Суккот в официальной резиденции вице-президента, и стал первым вице-президентом, сделавшим это. Президент Билл Клинтон был первым президентом, устроившим ханукальную вечеринку для сотрудников, а президент Джордж Буш сделал это публичным мероприятием для лидеров еврейской общины, и эту практику продолжили Барак Обама и Дональд Трамп.
Обама учредил пасхальный седер в Белом доме, но Трамп не продолжил эту практику, хотя по крайней мере один раз сотрудники – евреи собрались на седер в соседнем Эйзенхауэр-билдинг. Белый дом при Байдене в прошлом году устроил в последнюю минуту личное зажигание свечей ханукальной меноры, но в остальном сделал свои еврейские мероприятия виртуальными из-за пандемии коронавируса. В прошлом году Камала Харрис и ее муж Дуглас Эмхофф — первый супруг – еврей президента или вице-президента — впервые зажгли менору в окне резиденции вице-президента, а в этом году Харрис и Эмхофф провели седер в своей резиденции для семьи и еврейских сотрудников. Харрис и Эмхофф также являются первой семьей такого уровня, которая прикрепила мезузу к своей официальной резиденции.
Белый дом не ответил на вопрос о том, будет ли он проводить ханукальное мероприятие в этом году. Президенты в течение многих лет регулярно информировали еврейских лидеров на телефонных конференциях перед осенними праздниками.
Вильнюсское издательство „Hubris“ представило книгу на литовском языке известного британского журналиста, писателя и деятеля сионизма Исраэля Коэна „Vilna. Žydiškojo Vilniaus istorija“ («Вильна. История еврейского Вильнюса»).
Исраэль Коэн родился в Лондоне в семье польско-еврейских эмигрантов. Работал корреспондентом London Times и Manchester Guardian, сотрудничал с такими газетами, как Manchester Evening Chronicle и Jewish World.
Первый раз книга «Вильна. История еврейского Вильнюса» была издана в 1943 году Обществом еврейских изданий (Jewish Publication Society) в серии, знакомящей англоязычного читателя с еврейскими общинами разных стран.
Обложка книги „Vilna. Žydiškojo Vilniaus istorija“ / фото knygynas.biz
Знаменитый режиссер Римас Туминас, в августе приехал на три дня в Израиль, чтобы познакомиться с труппой театра “Гешер”, увидеть несколько спектаклей. А уже в октябре он вернется, чтобы впервые поставить спектакль на сцене “Гешера”. В интервью он рассказал, как повлияла на него война в Украине и почему для своей новой работы он выбрал израильский театр.
Римас Туминас родился в Литве, закончил Литовскую государственную консерваторию и режиссерский факультет ГИТИСа. С 1979 по 1990 год работал режиссером в Литовском государственном академическом театре. В 1990 году основал вильнюсский Малый театр и стал его художественным руководителем. С 2007-го был художественным руководителем Московского академического театра имени Евгения Вахтангова. С приходом Туминаса Театр имени Вахтангова стал одним из самых успешных театров России. Последней его работой в театре стал спектакль “Война и мир”, поставленный в 2021 году. 9 февраля 2022 года Туминас уволился из театра и вскоре уехал из России.
– Я хотела начать с другого, но любопытство побеждает: что это будет?
– Это будет “Анна Каренина” Толстого. Так что недалеко я ушел от “Войны и мира”.
– И вы никогда раньше “Анну Каренину” не ставили?
– Нет. Нет. И не очень-то Толстой интересовал меня. Но после “Войны и мира”, когда я прошел весь этот период подготовки и репетиций, все это поменяло взгляд и отношение к его произведениям и к “Анне Карениной” тоже.
– Вы же ставили много русской классики – и “Онегина”, и “Дядю Ваню”, и “Горе от ума”. В 2010 году я видела ваш “Маскарад” в Вахтанговском, это было потрясение. Признаюсь, первый раз в жизни всерьез обратила внимание на Лермонтова, до этого казалось, что он такой…
– Салонный, да?
– А у вас он открылся совсем иначе. Сейчас, в новых обстоятельствах, в связи с войной, многие стали будто бы заново смотреть на русскую классику. Дело ведь не только в государстве, но и в том, что происходит с людьми там. И появились разговоры: может быть, источники жестокости, имперскости этой есть и в русской литературе? Может быть, она и не такая уж великая и не такая уж гуманная? А что вы об этом думаете?
– Я вам расскажу случай, который пережил сам. Это был 1991 год, распад Советского Союза, трагические события в Вильнюсе 11 января. Погибли люди. А до того я поставил “Вишневый сад”, им открылся Малый театр, и спектакль был удачным, популярным. И после этих январских событий, после этого безумия и жестокости все были настроены против всего, что связано с Россией. Не хотели даже произносить на русском имена-отчества. И чтобы спасти спектакль, не отдать его на съедение, я решил, что надо остановить его.
А потом проходит две недели, и я с ужасом обнаруживаю, что сегодня идет спектакль, а я его забыл снять. Что-то меня отвлекло, много событий, время было такое. Я подумал: делать что-то поздно, но зритель-то все равно не придет. Однако наступил вечер, и, к моему удивлению, зал был полон. И тогда мне стало не по себе. Стало стыдно, что я решил все за них. Вроде бы из добрых намерений, но не доверяя.
А люди пришли и показали мне, что они прекрасно разделяют – что есть русское настоящее и что есть кремлевское, советское. Они пришли смотреть русскую классику. Я укорял себя тогда и гордился ими. Похоже на сегодняшний день. В первые недели войны, естественно, реакция была очень сильной, иногда даже слишком: отбросить все русское! И Чехова, и Чайковского, и Толстого. Запахло национализмом.
Это ведь все рядом – от ненависти к национализму один шаг. Дошло до курьезов. В одной передаче на радио слушательница позвонила и спрашивает: “Я вот читаю Достоевского “Братьев Карамазовых” – так мне дальше читать или нет?” Конечно, позднее это безумие немножко схлынуло. Я недавно слышал высказывание министра культуры Германии, которая заявила, что Чехова она не отдаст Путину. Я знаю, что и “Пиковая дама” в Милане будет ставиться, и все возвращаются к тому, что мировое наследие – это мировое наследие. И не надо смешивать с тем, что происходит. Эта война – безумие, но надо сохранять холодный ум и набираться терпения в суждениях.
– Мы в Израиле очень ждали спектакль “Война и мир”, который вы поставили в Вахтанговском театре. Все билеты были раскуплены, а гастроли не состоялись. Символическая, драматургическая даже история произошла – из-за войны отменилась “Война и мир”. Удивительное дело, что вы поставили отчаянно антивоенный спектакль за год до войны, когда никакой войной не пахло. Почему?
– Предчувствие. Мы как маленькие народы прибалтийские ощущали это очень остро. После 1939 и 1940 годов, репрессий, геноцида и еще почти десяти лет борьбы мы генетически, на уровне восприятия готовы к любым колебаниям и опасностям. И мы ощущали очень явственно, что тучи надвигаются. Не зря отношения Литвы и России стали ухудшаться, и я чувствовал эту угрозу, надвигались катаклизмы. Я собирался уезжать, уходить, думал – вот сделаю “Войну и мир” к 100-летнему юбилею Вахтанговского театра и уйду. А ведь первый спектакль, который я поставил в Вахтанговском театре, – Шекспир “Троил и Крессида” – про Троянскую войну. От войны к войне. Вот, если обобщать, – вся моя московская театральная жизнь.
– Я тут открыла “Войну и мир” и вдруг поняла, что в некоторых местах текст звучит буквально как репортажи наших дней, просто невероятно. Не удивлюсь, если спектакль ваш закроют за “фейки” или как там они формулируют.
– Когда уже покинул Москву, Россию, думал, что его снимут. Не только из-за скандалов, связанных со мной, но и из-за названия. Или переименуют: “Операция и мир”. Или “Толстой”. Но, видимо, не смогли пока еще замахнуться на Толстого. Других можно сдвинуть, поменять, режиссера заменить, вычеркнуть, но Толстого, видно, не решаются. Это, конечно, антивоенный спектакль, в нем идет речь о бессмысленности войны как таковой. И есть очень острые фразы. Например, слова Андрея Болконского после Аустерлица, где русская армия проиграла битву с Наполеоном и где он был ранен. После того, что он увидел в армии: коррупцию и самого же Кутузова, самого великого коррупционера, когда он разочаровался во всем этом, уединился, начал строить свою усадьбу. И на слова Безухова: “Отчего вы не служите в армии?” он отвечает: “После Аустерлица? Нет, покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду. Ежели Бонапарт стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии”. Вот такой он опыт вынес из той войны и того позора, который испытала Россия. Об этом не говорил никто. Только Андрей Болконский говорил негромко, но эти слова отодвинули. И мне звонили, предлагали убрать эту фразу из спектакля, потому что, мол, странно звучит сегодня. Но я отказался, объяснил, что в контексте произведения все это имеет другой смысл. А сегодня уже не знаю, звучит эта фраза или нет.
– После “Войны и мира” в интервью вы сказали, что только теперь знаете, что нужно делать в театре.
– Да, к сожалению, истина застывает на наших губах. Не успев сказать, мы умираем. Слишком поздно, может быть. Спровоцировало меня все происходящее в последние годы в театрах в Москве. Просто взбесило и вогнало в отчаяние. На сцене кровь, грязь, мажут друг друга красками, обливают чем угодно. Голые валяются по перьям. Музыка бессмысленная, свет, эффекты, экраны, инсталляции. Все превратилось в шоу, и не в угоду даже зрителю. Пришли однодневные режиссеры, которые хотят прежде всего удивлять и проявлять себя. На что я спрашиваю: а кто тебя просил выражать себя? Вырази другого, автора, актера сделай творческой личностью. Некогда – и не умеют, ей-богу, не умеют. В “Войне и мире” я отбросил все, что умел, и делал то, что не умел. Мы нашли другую методику репетиций, работы, чтобы рассказать историю просто, со вкусом, стильно, быстро, с прекрасными ролями и характерами, с хорошей музыкой, сильным светом, без темноты, без драки. Хотя, кажется, “Война и мир” – столько можно было бы крови вылить! В театрах ведь гордятся, когда цистернами кровь привозят, заливают все вокруг, и думают: вот театр. А театр – это ясность, простота, искренность. Мы нашли такие приемы, что мне казалось, это начало чего-то нового, теперь можно отталкиваться от этого и идти дальше. Гармонизировать мир так сложно, но мы пытаемся из последних сил, призываем: не разрушайте, не разрушайте. Но эта война все выбила из меня. И веру, и желание, все перечеркнула.
– Вы же вырастили там актерское поколение, создали студию при театре.
– Прекрасную молодежь я набрал, с которой мы прошли несколько лет. Я так ими горжусь. Они такие талантливые, такой красоты внутренней и внешней, я не имел и не буду иметь в жизни никогда такого молодого состава, такого ансамбля.
– В одном из интервью вы сказали фразу, которая меня очень тронула, – о том, что Б-г человека делал-делал, потом отвлекся… – ..а человек убежал. И кричит издалека: все нормально, я все знаю, сам исправлю!
– Но что, что не доделал в нас создатель? – Высокомерие, презрительное отношение к другой жизни, к другой истории. Тут рядом и хамство, и измена, и зависть, и все. Вот этот сгусток он не успел у человека поправить.
15 сентября федеральный министр финансов Германии Кристиан Линднер, президент «Claims Conference» Гидеон Тейлор, канцлер Германии Олаф Шольц и министр социального равенства Израиля Мейрав Коэн вместе с несколькими сотнями гостей отметили 70-ю годовщину подписание Люксембургского соглашения о возмещении убытков, позволившего пережившим Холокост добиться справедливости, пишет журналист «The Jerusalem Post» Цвика Кляйн.
«Это историческое событие, 70-я годовщина подписания Люксембургских соглашений, является поводом для празднования и размышлений», — заявил Тейлор. «Истребление европейских евреев нацистами оставило ужасающую пропасть не только в мировом еврействе, но и в человечестве. Эти соглашения заложили основу для компенсации и реституции тем выжившим, которые потеряли все, и продолжают служить основой для текущих переговоров от имени примерно 280000 переживших Холокост, живущих по всему миру».
Похвала Люксембургским соглашениям
10 сентября 1952 года в мэрии Люксембурга были заключены соглашения о компенсационных выплатах лицам, пережившим нацистские преследования во время Второй мировой войны, и Государству Израиль. Важные соглашения были согласованы между недавно образованным Государством Израиль, Федеративной Республикой Германия как правопреемницей Германского Рейха и Конференцией по материальным претензиям евреев к Германии («Claims Conference»), созданной 23 крупными еврейскими организациями со всего мира, чтобы вести переговоры от имени переживших Холокост людей во всем мире. Соглашения создали основу для всех последующих компенсаций за нацистские преследования.
Переговоры в Люксембурге и вытекающие из них компенсационные соглашения заложили основу, на которой «Claims Conference» продолжает вести переговоры с Федеральным министерством финансов Германии.
На церемонии в Еврейском музее в Берлине были представлены три стороны, подписавшие исторические соглашения. Канцлер Германии Олаф Шольц рассказал о важности соглашений и особой ответственности, которую Германия несет за прошлое, настоящее и будущее. «Люксембургские соглашения были фундаментальными и привели к финансовой компенсации в размере более 80 миллиардов евро, которую Германия выплатила к концу 2021 года. Выплаты выжившим и программа ухода на дому очень близки нам, и в последнее время мы видим растущую важность просвещения о Холокосте», — заявил Шольц. Президент «Claims Conference» Гидеон Тейлор и главный переговорщик «Claims Conference» посол Стюарт Эйзенштат также выступили с речами, подчеркнув последствия соглашений для переживших Холокост во всем мире.
Посол Эйзенштат подчеркнул: «Люксембургские соглашения заложили основу для всех последующих компенсаций пережившим нацистские преследования. Никогда еще в истории человечества побежденная держава не выплачивала компенсацию мирным жителям за потери и страдания. Это монументальное достижение, демонстрирующее приверженность немецкого народа признанию зла своего бывшего нацистского общества». «Потребовалось действительно великое и дальновидное руководство, чтобы сесть за стол переговоров всего через несколько лет после Холокоста и договориться о невообразимом. Они заложили основу для результатов, о которых мы объявляем сегодня: более 1,2 миллиарда долларов в 2023 году на компенсацию и социальное обеспечение для переживших Холокост, — заявил исполнительный вице-президент «Claims Conference» Грег Шнайдер. — Мы не могли бы выполнять ту работу, которую мы делаем сегодня, — работу, направленную на то, чтобы каждый переживший Холокост мог прожить свою жизнь с достоинством, которое было отнято у него в юности, если бы каждый из этих лидеров не активизировался в этот исторический момент».
Государство Израиль представляла министр социального равенства Мейрав Коэн. Самым долгожданным выступлением дня стало выступление посла Колетт Авиталь, пережившей Холокост. Пережившая Холокост ребенком, посол Авиталь выжила, скрываясь в Бухаресте со своей матерью. Посол Авиталь, долгое время являвшаяся членом Совета «Claims Conference» и переговорной группы, долгое время работала в Министерстве иностранных дел Израиля.
Что получат пережившие Холокост?
На мероприятии в Берлине были объявлены результаты переговоров по следующим направлениям: экстренные гуманитарные выплаты в размере 12 миллионов евро 8500 украинским – евреям, пережившим Холокост. Ожидается, что платежи начнут распределяться осенью этого года; Начиная с января 2023 года поступят 130 миллионов евро на услуги по уходу на дому для тех пострадавших, которые зависят от услуг на дому. Из этой суммы 60 миллионов евро будут потрачены на расширение услуг по уходу на дому в Израиле, что было достигнуто совместно с министром социального равенства Мейрав Коэн; 70 миллионов евро будут потрачены в других странах мира.
Эти дополнительные 170 миллионов евро будут направленны для 143 000 человек, переживших Холокост во всем мире. Впервые было заключено соглашение о финансировании образования в области Холокоста в размере 10 миллионов евро на 2022 год, 25 миллионов евро на 2023 год, 30 миллионов евро на 2024 год и 35 миллионов евро на 2025 год. Всего в результате переговоров с правительством Германии на уход на дому и компенсацию выжившим во время Холокоста, живущим по всему миру, на 2023 год приходится примерно 1,2 миллиарда долларов.
Министерство социального равенства заявило 15 сентября, что еще тысячи выживших во время Холокоста, проживающих в Израиле получат финансирование от правительства Германии для покрытия расходов на уход на дому, в результате новых переговоров, пишет «The Times of Israel».
Министр финансов Германии Кристиан Линднер достиг соглашения с министром социального равенства Израиля Мейрав Коэн, которое дает право на финансирование еще 14000 выживших, проживающих в Израиле. В результате они будут получать 1200 шекелей (349 долларов) в месяц на расходы по уходу на дому. Договоренность была достигнута за счет расширения критериев, определяющих право на получение помощи. Кроме того, 81000 переживших Холокост, живущих в Израиле, получат единовременную помощь в размере 1200 евро.
Коэн заявила, что в результате соглашений «тысячи выживших, живущих в Израиле, в этом году получат значительную прибавку к своим доходам». Финансирование пришло вместе с договоренностями о компенсации, достигнутыми в ходе ежегодных переговоров между правительством Германии и базирующейся в Нью-Йорке Конференцией по материальным претензиям евреев к Германии, или «Claims Conference», которая представляет переживших Холокост во всем мире.
15 сентября состоялась церемония, посвященная 70-летию заключения «Claims Conference» своего первого соглашения с Германией о компенсациях в 1952 году.
Начиная с января, еще 130 миллионов евро будут выделены на уход на дому за пережившими Холокост людьми во всем мире. Из них 60 миллионов евро пойдут выжившим, проживающим в Израиле. Соглашение также предусматривает экстренное финансирование в размере 12 миллионов долларов для примерно 8500 человек, переживших Холокост, которые бежали с Украины после начала российской агрессии в этой стране. Финансирование начнется осенью. Стороны договорились выделить 25 миллионов евро в следующем году и еще 30 миллионов евро на 2024 год на образование в области Холокоста.
С 1952 года правительство Германии выплатило частным лицам около 90 миллиардов долларов за страдания и потери, вызванные преследованиями со стороны нацистов. В прошлом году «Claims Conference» выделила гранты на сумму 653 миллиона долларов сотням социальных агентств по всему миру. Средства распределяются между организациями, занимающимися социальным обеспечением в регионах, где проживает значительное число выживших, для обеспечения жизненно важных услуг, таких как уход на дому, медицинская помощь, неотложная помощь и питание, для переживших Холокост.
С окончанием Второй мировой войны прошло 77 лет, все выжившие, пережившие Холокост, стали пожилыми людьми, и многие из них страдают от многочисленных проблем со здоровьем, поскольку в молодости они были лишены надлежащего питания. Многие также живут одиноко, потеряв свои семьи на войне. Многие пережившие Холокост вышли из войны ни с чем и до сих пор живут в нищете.
Сбор труппы и открытие театрального сезона состоялись в израильском театре «Гешер» 13 сентября 2022 года. В январе ушел из жизни художественный руководитель и основатель театра Евгений Арье, и новый сезон решено посвятить его памяти.
Одной из главных премьер станет «Анна Каренина» в постановке Римаса Туминаса (на фото). В главной роли – Эфрат Бен-Цур. Еще одним важным проектом является «Не смотри назад» – сценическая редакция Рои Хена по пьесе Жана Ануя «Эвридика» в постановке Александра Баргмана. Вместе с ветеранами театра в спектакле заняты актеры, приехавшие в Израиль после начала военной спецоперации на Украине: Анатолий Белый (бывшая звезда МХТ им. Чехова), Артём Будиков (Театр на Таганке), Никита Гольдман-Кох (петербургский театр Fulcro) и Михаил Уманец (Школа драматического искусства). Спектакль выйдет сначала на русском, а спустя несколько месяцев появится в репертуаре театра на иврите.
Живой классик израильской литературы Меир Шалев впервые напишет пьесу специально для театра «Гешер». Это будет современная сатира на библейские темы – «А у нас в пещере…». Запланирована также инсценировка бестселлера Стивена Кинга «Побег из Шоушенка» в постановке Ноама Шмуэля, спектакль «Не раз играть со мною жизнь» по роману Давида Гроссмана (в русском переводе «Когда Нина знала») в постановке Ханана Снира как совместный проект театра «Гешер» и театра «Габима» и «Винни-Пух» по любимой всеми книге Милна.
Плюс к этому осенью «Гешер» покажет восстановленный спектакль Евгения Арье «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» по пьесе Тома Стоппарда. В 1990 году режиссер поставил этот текст на Малой сцене Театра имени Маяковского (и спектакль стал одним из хитов театральной Москвы 90-х), а в 1991-м начал с него же историю своего нового театра «Гешер». Автором сценографии, общей для московской и израильской версий, был Дмитрий Крымов.
Известный писатель-литвак Григорий Канович выступает против того, чтобы на российской театральной сцене ставили спектакли по его роману «Улыбнись нам, Господи».
Об этом сообщили в своих Facebook-аккаунтах сыновья писателя Дмитрий и Сергей Кановичи. Там же они опубликовали письмо, которое Григорий Канович направил в московский театр им. Евг. Вахтангова.
«Недавно я был поставлен в известность, что в новом сезоне Вашего театра предусмотрен показ пьесы «Улыбнись нам, Господи», основанной на моих романах.
Все мое творчество посвящено уважению к человеку, верховенству добра над злом. Мне не представляется возможным использование моего произведения и имени в стране, развязавшей войну против Украины, поэтому я категорически требую убрать из репертуара театра им. Евг. Вахтангова пьесу «Улыбнись нам, Господи». В случае отказа, я требую перевести мне причитающийся гонорар на счет организации United24», – указывает в своем письме Г. Канович.
Каждое лето члены и друзья Каунасской еврейской общины не только путешествуют и наслаждаются теплой погодой, но и посещают места массового расстрела, чтобы отдать памяти погибшим в годы Холокоста.
В августе Каунасская еврейская община посетила Пренай, Петрашюнай и IV форт. В начале сентября – Укмерге и Запишкис, где прозвучала «Симфония из Северного Ирусалима». Это музыкальное произведение было посвящено евреям городка и окрестностей, которые были убиты в годы Второй мировой войны.
Отрадно, что среди организаторов этих памятных мероприятиях и в них принимают участие, не только члены Еврейской общины Литвы, но и активные представители общественности и местных муниципалитетов.
Сегодня в более чем 30 стран Европы прошел День еврейской культуры. Его цель – рассказать об истории и традициях европейского еврейства, а также поделиться с жителями континента знаниями о вкладе евреев в европейскую культуру, науку и т.д. Тема праздника в этом году – «Обновление».
Еврейская община (литваков) Литвы организовала экскурсии по еврейскому Вльнюсу, встречи, дискуссии, лекции, мастер-классы по приготовлению традиционных еврейских блюд, концерты, уроки иврита и концерты. Предлагаем вашему вниманию фотомгновения Дня еврейской культуры в Вильнюсе:
В Клайпедской публичной библиотеке им. Канта (ул. Янонё, 9) открылась выставка экслибрисов «Следы еврейской культуры». Экспозицию, на которой представлены созданные в разные периоды времени экслибрисы еврейских и литовских художников, подготовили Центр книжной графики и Фонд экслибрисов Г. Багдонавичюса библиотеки им. П. Вишинскиса Шяуляйского уезда.
Экслибрис (от лат. ex libris – «из книг») – книжный знак владельца книги. Он наклеивается или проставляется печатью на внутреннюю сторону книжного переплета или обложки.
Обычно на экслибрисе обозначены имя и фамилия владельца и рисунок, лаконично и образно отражающий вкусы, интересы и профессию владельца книги и библиотеки. Родиной экслибриса считают Германию, где он появился вскоре после изобретения книгопечатания. Над созданием книжных знаков работали и всемирно известные художники – А. Дюрер, М. Врубель, В. Васнецов и многие другие.
Экслибрисы сегодня – это уникальные предметы для коллекционирования и тщательного изучения. Если экслибрис выполнен известным мастером или книга с экслибрисом принадлежала известному человеку, то ее стоимость бывает очень высокой.
По словам художницы и педагога, члена Фонда экслибрисов Багдонавичюса Лолиты Путраментене-Бразы, несмотря на эпоху «электронной книги», искусство экслибриса переживает ренессанс.
«По технике, стилистике и символике экслибриса можно узнать время его создания. Например, на нескольких экслибрисах из коллекции Иосифа Шапиро изображена ракета, летящая в космос. Это позволяет предположить, что они были созданы в 1960-х или 1970-х годах – в эпоху покорения космоса. Экслибрисы из этой коллекции метафорически точны, демонстрируют многообразие личностей и способны раскрыть нам не одну тайну», – говорит Лолита Путраментене- Браза.
В истории литовских экслибрисов, а также в истории Шяуляйской публичной библиотеки им. Повиласа Вишинскиса, это будет первая выставка еврейских и литовских художников, создавших экслибрисы на тему еврейского народа.
По инициативе Литовского Центра по правам человека в Вильнюсе (у домов № 37 и 46 на пр. Гедиминаса) установлены шесть «камней преткновения» в память о погибшей в годы Холокоста семье Рабиновичей-Брук.
В церемонии открытия мемориальных знаков приняла участие председатель Еврейской общины (литваков) Литы Фаина Куклянски:
«Сегодня я приняла участие в волнующей до глубины души церемонии: открытии «камней преткновения» в память о семье Рабинович – Зупранер. Эти люди были убиты в Панеряй. Отрадно, что память о них и их близких вернулась в Вильнюс. Спасибо родственникам этой семьи, которые нашли в себе силы позаботиться о сохранении памяти своих близких и приехать в Вильнюс».
Проект «Камнипреткновения» появился благодаря немецкому художнику Гюнтеру Демнигу в 1996 году. Он предусматривает установку мемориальных табличек с именами жертв Холокоста, датами их рождения и местом смерти в мостовой перед домами, в которых они жили до своей депортации. Литва первой из стран Балтии присоединилась к этому проекту.
B феврале 1898 года в Буэнос‑Айрес прибыли морским путем 4824 мигранта, из них 2919 итальянцев, 1284 испанца, 166 французов, 137 турок, 84 русских, 47 австрийцев, 46 немцев, 42 британца, 35 португальцев, 23 швейцарца, 15 бельгийцев, 13 марокканцев, пятеро американцев, четверо датчан, три шведа и один голландец. В Буэнос‑Айресе каждый второй встречный на улице родился в другой стране, отделенной от Аргентины по меньшей мере одним океаном.
Многие из этих землячеств выпускали газеты для своих; еврейская община тоже выпускала. Об аргентинских первопоселенцах, говорящих на идише, мы хорошо знаем благодаря Пине Кацу, журналисту, который годы спустя, в 1929‑м, издал в Буэнос‑Айресе книгу под называнием «Цу дер гешихте фун дер идишер журналистик ин Аргентине» (с параллельным названием на испанском: Apuntes para la historia del periodismo judío en la Argentina), где рассказал о еврейской прессе в Аргентине в период с 1898 по 1914 год. В тот — последний — год Давид Гольдман отмечал в своей книге «Ди идн ин Аргентине» («Евреи в Аргентине»), что «на аргентинском литературном кладбище масса трупов», имея в виду большое количество газет, приказавших долго жить. Голдман подсчитал, что до 1914 года было основано примерно 40 газет, а в 1951 году журнал «Дер шпигл» назвал тот ранний период «героической эпохой еврейской журналистики» в Аргентине.
Первая полоса премьерного номера газеты «Дер видеркол» за март 1898 года. Из книги Пини Каца «Цу дер гешихте фун дер идишер журналистик ин Аргентине» (1929)
Пиня Кац рассказал в своей книге об этих неугомонных Дон Кихотах и их газетах, об их статьях, интригах, спорах, в которые им удавалось вовлечь всю общину, об их связях с аргентинским высшим обществом. Однако с годами и фигура самого Каца, и созданные им образы первопроходцев потускнели от времени или же, как в большинстве случаев, оказались полностью забыты. Что неудивительно, ведь они писали и публиковали свои статьи на идише — языке, который обособлял их, отделяя от всех остальных, всех тех, кто этого языка не знал. Правда, теперь у нас есть испанский перевод книги Каца, изданный под названием La caja de letras: Hallazgo y recuperación de “Apuntes para la historia del periodismo judío en la Argentina”, de Pinie Katz («Ящик с письмами: обнаруженные и восстановленные “Заметки для истории еврейской журналистики в Аргентине” Пини Каца»).
И вот восемь портретов ключевых фигур, воссозданных на основе рассказов Каца.
Михл Хакоэн Синай
Он основал первую в Аргентине газету на идише «Дер видеркол» («Эхо»), когда ему было двадцать лет. Издание газеты было рискованным предприятием, вышло всего три номера, но таким образом он заявил о себе как журналист. С тех пор Хакоэн Синай известен как «дер пионер фун дер идишер журналистик ин Аргентине» («пионер идишской журналистики в Аргентине»). Поскольку в то время, когда он задумал издавать газету, в Буэнос‑Айресе идишских наборных шрифтов было не достать, Хакоэн Синай делал отпечатки литографским способом, создавая для каждой страницы отдельную гравюру. Поэтому «Дер видеркол» можно назвать своего рода произведением искусства, непростым в производстве и требующим значительных затрат ручного труда. Первый номер вышел 8 марта 1898 года и имел бешеный успех.
Михл Хакоэн Синай (справа), его жена Лея Рагинская и друзья. Предоставлено автором
Михл вырос в Мойсес‑Виле, еврейской земледельческой колонии, основанной выходцами из России в отдаленной аргентинской провинции, и когда однажды колонисты взбунтовались против администрации, его отец, уважаемый раввин, возглавил мятеж, впрочем, не увенчавшийся успехом. Вдохновленный отцовским примером, он начал издавать газету «Дер видеркол», и в первом же номере на всех четырех полосах обличались случаи несправедливости в Мойсес‑Виле. Он успел выпустить еще два номера, и на этом издание прекратилось. «Я больше не мог продолжать работу над “Дер видеркол”, потому что два месяца проболел», — писал Михл позднее. Чем он был болен, он не уточнил.
В последующие годы Михл работал учителем, журналистом, литератором. Как журналист, он организовал еще несколько публикаций и писал статьи для порядка 50 периодических изданий в Аргентине, США и России. В области художественной литературы он не сильно преуспел, хотя в последние 20 лет жизни он писал воспоминания о первых еврейских общинах в Аргентине.
«Балейдигт а мес», обложка сборника рассказов Михла Хакоэна Синая, издательство «Бихлах фар еден» («Книги для всех») Буэнос‑Айрес, Аргентина. 1920‑е.
Залман Рейзен, известный знаток идишской культуры Восточной Европы, специально приезжал в Аргентину, чтобы встретиться с Михлом. В 1932 году он писал ему в частном письме: «Пусть вы еще молоды, у вас такая насыщенная жизнь, так много важного происходит вокруг вас — зачинателей общины и еврейской культуры в Аргентине, что кому как не вам учить нынешнее поколение: оно ведь так мало об этом знает!»
В последние 14 лет жизни Михл исполнял обязанности хранителя архива (YIVO — Научно‑исследовательского института идиша) в Буэнос‑Айресе. Он умер 8 августа 1958 года.
Мордехай‑Рубен Хакоэн Синай
Мордехай Хакоэн, отец Михла, был раввином и сыном раввина, родился в Заблудове под Белостоком в 1850 году. Трехлетним ребенком он осиротел, воспитывался сначала в семье бедного ультраортодоксального дяди, затем его взял на воспитание другой дядя, который и привез его в белорусский город Гродно. Способный ученик, Мордехай готовился стать раввином и сотрудничал с рядом газет. Он также писал для изданий «А‑Мелиц» и «А‑Цефира», освещавших жизнь сельскохозяйственных колоний в разных частях американского континента.
Мордехай‑Рубен Синай и его жена, Ребекка Скибельская Буэнос‑Айрес. 1914 Предоставлено автором
На волне еврейского просвещения Мордехай возглавил в Гродно новое сионистское течение «Хибат Цион». «Ради идеи он не жалел ни времени, ни денег, и был верен своему идеалу до конца дней, — писал его сын. — В 1894 году он уехал из России в Аргентину. Что заставило его эмигрировать? Проблемы в России и желание увидеть, как его дети трудятся на земле ради полноценной жизни». Мордехай был главой и наставником общины — в нее входили 42 семьи, уехавшие из Гродно и поселившиеся в Мойсес‑Виле. Организационно и финансово переезд поддержало Еврейское колонизационное общество (ЕКО) барона М. де Хирша, собиравшегося переселить миллионы российских евреев в сельские районы Южной Америки.
Однако вскоре после переезда в Аргентину, в 1897 году, Мордехай возглавил восстание колонистов: они возмущались притеснениями со стороны администрации и жаловались на то, что не в состоянии погасить земельные недоимки из‑за мора и неурожая. Мордехай и еще два делегата направились за океан, в Парижский центр ЕКО, чтобы непосредственно подать жалобу руководству… но безрезультатно. Местная аргентинская полиция подавила восстание, и Мордехай с семьей перебрался в Буэнос‑Айрес, где его сын задокументировал эти события в «Дер видеркол».
Несмотря на неудачу, Мордехай не терял присутствия духа: в дальнейшем он защищал ЕКО, был одним из первых местных сионистских активистов и писал статьи для газеты своего сына.
Авраам Вермонт
Вермонт был учредителем «Ди фолкс штиме» («Голос народа»), второго периодического издания на идише в Буэнос‑Айресе. Первый номер журнала вышел 11 августа 1898 года, в тот же год, что и газета Хакоэна Синая. Журнал выходил вплоть до 1914 года и охватывал широкий круг тем, от мировых и местных политических новостей до жизни общины и криминальной хроники.
Авраам Вермонт. 1890‑е. Из собрания Давида Мазовера
Пиня Кац называл Вермонта «стихийным журналистом», «журналистом хаоса». По словам Каца, в свое время это была одна из самых противоречивых фигур, чье влияние на становление еврейской журналистики в Аргентине огромно. Шмуэль Роллански из буэнос‑айресского отделения YIVO согласен с такой оценкой: «Он первый издал таблоид в Аргентине».
О Вермонте известно не так много. Он родился в 1868 году на территории, которая ныне относится к Румынии, его отец был резником. По слухам, он учился в приюте для детей из неблагополучных семей, основанном православными священниками, отошел от иудаизма, пока жил в разных городах на Балканах, а затем в Лондоне, и лишь после переезда в Буэнос‑Айрес вернулся к религии предков. Он был крайне неприхотлив, пара чашек кофе в день — и ему достаточно (так утверждает Кац), жил в маленькой темной комнате, где стелил газеты вместо одеял.
Авраам Вермонт. Иллюстрация из журнала Caras y Caretas («Лица и маски»). Буэнос‑Айрес. 1915
Михл Хакоэн Синай в статье «Абрахам Вермонт. Мемуары об очень интересном человеке», опубликованной в «Дер шпигл», вспоминает, что внешность у него была приметная: щуплый, бледный, мутные больные глаза, впалые щеки, острый нос, пухлые губы. «Перефразируя Вольтера, — писал Хакоэн Синай, — если бы Вермонта не существовало, его следовало бы выдумать».
Хотя Вермонт все свои силы отдавал журналу, его едва ли можно назвать образцом журналиста. Он постоянно участвовал в каких‑то склоках, интригах, сплетничал. «Вермонту ничего не стоило в одном выпуске похвалить кого‑то, а в следующем обругать на чем свет стоит», — пишет Кац. Его, как и других евреев в те времена, подозревали в сводничестве, хотя Кац этим слухам не склонен доверять.
Вермонт умер в 1916 году, оставив после себя неоднозначное, но яркое наследие.
Залман Левин
Левин прожил в Буэнос‑Айресе всего два года, а затем переехал в Бразилию, где стал врачом. Но в те два года он конкурировал с Авраамом Вермонтом, выпуская газету под названием «Дер паук» («Барабан»), первый номер которой вышел в 1899 году. Залман Левин был ее редактором, а Михл Хакоэн Синай иногда писал для нее материалы. «Дер паук» — сатирическое издание, но Левин по большей части высмеивал «Ди фолкс штиме». Левин и впрямь публиковал памфлеты вроде «Вермонт и тмеим», где под словом, означающем нечиcтоту, подразумевалось сводничество, или «Загробный суд над Вермонтом». Благодаря этим памфлетам, пишет Хакоэн Синай, «Вермонта — а он в глазах многих в то время был героем — перестали считать героем».
В 1901‑м, через год после выхода последнего номера «Дер паук», Левин нашел новый способ уязвить Вермонта: он срежиссировал пьесу под названием «Вермонт ойф дер катре» — «Вермонт на катре» («катре» по‑испански «топчан»). Пьесу показывали в гостиной, Левин играл Вермонта. «Так впервые в Буэнос‑Айресе появился идишский театр», — пишет Кац, немалое достижение, ведь идишский театр со временем снискал в этом городе огромную популярность. Михл Хакоэн Синай вспоминает о спектакле: «Левин так ловко подражал Вермонту в одежде и манерах — зрителям трудно было поверить, что перед ними не Вермонт собственной персоной».
Якоб Иоселевич
«Каждая его статья была для нас счастьем, глотком свежего воздуха после дайчмериш и балканской велеречивости Вермонта», — пишет Пиня Кац. В эпоху становления современной журналистики Иоселевич был богачом, но в молодости, в 1880‑х, он был слесарем, входил в круг социалистической интеллигенции в Варшаве и Одессе, где познакомился с Менделе Мойхер‑Сфоримом и Шолом‑Алейхемом. В Буэнос‑Айресе он занимался изготовлением изделий из никеля, скопив изрядное состояние. «Тогда он отошел от социализма и со всем пылом принялся агитировать за Сион», — пишет Кац.
С 1898 года он издавал газету «Дер идишер фонограф», пропагандируя сионизм на своем блестящем идише, причем газету редактировал сам, чтобы никто не испортил его колонку. Кац пишет: «Иоселевич был очень щепетильный, скромный, тихий и внимательный человек, он очень дорожил своим добрым именем», — всех этих качеств явно не хватало другим журналистам и издателям того времени.
Вдобавок он стал местным сионистским лидером. «С возрастом, — пишет Кац, — по мере того как усиливались его сионистские настроения, седобородый Иоселевич стал куда ближе к новым молодым иммигрантам, создавшим сионистскую организацию левого толка “Тиферет Цион”». В августе 1908 года он учредил газету «Ди идише хофенунг», или «Надежда на Израиль» — так она официально называлась по‑испански.
В пятом, октябрьском, номере Иоселевич начал публиковать с продолжением «Золотопряды» Шолом‑Алейхема, написанные специально для этой газеты. «Рукопись пришла с забавной запиской от Алейхема, — вспоминает Кац. — Записку показали всем в редакции. Даже я, а я фактически не был штатным сотрудником, имел возможность прочесть ее, подержать ее в руках. Помнится, она была на очень тонкой бумаге, вроде сигаретной».
Фабиан Ш. Халеви
Халеви проживал в земледельческой колонии Энтре‑Риос и был школьным учителем при Еврейском колонизационном обществе, когда Соли Борок — самый богатый еврей в Буэнос‑Айресе — предложил ему стать редактором и издателем газеты «Дер идишер фонограф». «Фонограф» вышел из печати в один день с «Ди фолкс штиме» — 11 августа 1898 года, разделив с журналом звание второго по старшинству периодического издания на идише в Аргентине.
Фабиан Ш. Халеви (Ш. — сокращение от Шрайбер, то есть писатель) родился в Плоцке, прилежно изучал Тору. Человек образованный, он был знаком с теориями Александра фон Гумбольдта и статьями Зелика Слонимского . Он писал для изданий «Албанон», «А‑Магид» и «А‑Цефира», владел русским, немецким, французским и испанским, но идиш знал всего лишь более или менее. Шломо Лейбешуц, другой интеллектуал, объяснил, что это не проблема: «Просто пишите по‑немецки еврейскими буквами, и вот вам и жаргон». И это и впрямь срабатывало.
Фабиан Ш. ХалевиИз журнала Caras. y Сaretas. Буэнос‑Айрес, 1915
«Дер идишер фонограф» никогда не гонялся за сенсацией, ровно наоборот. Шмуэль Роллански в «Дос идише гедрукте форт ун театер ин Аргентине» отмечает, что «редактор “Дер идишер фонограф”, был человек миролюбивый. Стихотворение в книге или немецкий автор трогали его больше, чем повседневная жизнь, и это было видно по его газете. Он был не из тех, кто распространяется насчет тмеим (нечистых) или жаждет войны с бюрократами из ЕKO. Какое дело набожному иудею до всего этого?»
Титульная полоса и фрагмент страницы из «Дер идишер фонограф»Из книги Пини Каца «Цу дер гешихте фун дер идишер журналистик ин Аргентине», 1929
У такого человека не бывает ни врагов, ни приключений, и в последние годы жизни Халеви переводил на идиш лирическую драму Жана Расина «Эсфирь» и сочинял роман «Дер фариоренер» («Последний»). Халеви умер в Буэнос‑Айресе в 1932 году.
Якоб‑Шимон Ляховицкий
«Он был самым плодовитым издателем периодики на идише и первопроходцем еврейской прессы на испанском языке», — писал о Ляховицком историк Болеслао Левин. А Шмуэль Роллански сказал так: «Ляховицкий был первым, в чьей работе чувствуется сила и индивидуальность. Его произведения были до того уникальными, что никого не оставляли равнодушным».
Он родился в 1874 году в Пружанах, недалеко от Гродно, и в 1891 году эмигрировал в Аргентину. «С семнадцати лет перо было моим товарищем по работе, — писал он в 1919 году. — Мои статьи находили читателей на иврите, польском, русском, немецком и испанском». В Аргентине он начал с «Дер видеркол» Михла Хакоэна Синая, а затем сам основывал еженедельники и газеты. «Я использовал все буквы еврейского алфавита и все — латинского, писал под шестью псевдонимами. Работал я в аргентинской периодике на испанском, редактировал первые двуязычные испано‑идишские газеты». В 1898–1905 годах он сотрудничал с газетой Теодора Герцля «Ди вельт», посылал туда репортажи о жизни аргентинских евреев. Он также помогал создавать благотворительные организации, библиотеки и школы. Пиня Кац в своей книге «Цу дер гешихте фун дер идишер журналистик ин Аргентине» не без иронии отмечает, что Ляховицкий был человек столь широкой души, что считал себя одновременно анархистом, социалистом, сионистом и другом аргентинской политический элиты.
«Группа сионистов»: Я.‑Ш. Ляховицкий, В. Цейтлин и другие. 1906Архив Ляховицкого, фонд YIVO в Буэнос‑Айресе
Первая ежедневная газета на идише, которой руководил Ляховицкий, называлась «Дер тог» и выходила с 1 января 1914 года. Среди ее сотрудников был и Пиня Кац, он вспоминает, что вскоре после этого разразился скандал, когда были украдены деньги, предназначавшиеся для голодающих колонистов. «Все деньги, поступавшие в газету от читателей или от рекламы, пропадали, как только попадали в руки Ляховицкого». В ноябре того же года Ляховицкий ушел из «Дер тог» и основал «Ди идише цайтунг» — крупную газету на идише, которая просуществовала несколько десятилетий.
Пиня Кац
Автор впечатляющей, живой и откровенной книги об истории еврейской печати в Аргентине, «Цу дер гешихте фун дер идишер журналистик ин Аргентине» (Apuntes para la historia del periodismo judío en la Argentina), опубликованной на идише в Буэнос‑Айресе в 1929 году, Кац был журналистом, писателем, профсоюзным деятелем, создателем культурных организаций, а также переводчиком (из множества своих переводов на идиш он отмечает «Дон Кихота» Сервантеса и «Факундо» Сармьенто ). По словам Шмуэля Роллански, он был «ребе от литературы» и «последним из первых в еврейской прессе в Аргентине».
Пиня Кац. Из книги «Цу дер гешихте фун дер идишер журналистик ин Аргентине», 1929
Пиня Кац родился в 1881 году в селе Гросуловка (современное название Великая Михайловка) под Одессой. В 1906 году, после поражения революции 1905 года в России, переехал в Аргентину. В Южной Америке, прежде чем стать журналистом, зарабатывал живописью и занимался просветительской деятельностью среди евреев. Залман Соркин, лидер сионистской организации рабочих «Поалей Цион» , привлек Каца к участию в ее деятельности, и он начал писать для ряда изданий. В 1914 году он стал сотрудничать с крупной газетой «Ди идише цайтунг», но после забастовки ушел из нее вместе с группой других журналистов, и в 1918 году они основали «Ди прессе» — просоветскую газету левого толка, которой он руководил вплоть до 1952 года. «Ди прессе» оставалась главным конкурентом «Ди идише цайтунг» почти полстолетия. Каца‑журналиста отличали, как явствует из некролога, помещенного в El Mundo Israelita , «изящество слога, сдержанность стиля и острота комментариев».
Пиня Кац, третий слева, с коллегами по «Ди идише цайтунг»Из журнала Caras y Сaretas. Буэнос‑Айрес, 1918
Кац всегда занимал активную общественную позицию, и в апреле 1941 года он основал аргентинское отделение «Идишер култур‑фарбанд» («Союз еврейской культуры», объединение еврейских культурных учреждений). За четыре года до этого он побывал в Париже на Первом всемирном съезде этого объединения — оно было создано по инициативе еврейской интеллигенции из числа французских коммунистов для отпора фашизму и антисемитизму и ради сохранения еврейской культуры. Кац представлял там 23 аргентинские и пять уругвайских организаций. Будучи коммунистом, однако, он пережил период, когда неприязнь Советского Союза к евреям было трудно не заметить или подыскать ей оправдание.
Пиня Кац, седьмой слева в первом ряду, с сотрудниками «Ди прессе». Архив «Ди прессе». за 1936 год, YIVO
Кац скончался 7 августа 1959 года, но за несколько лет до этого ему довелось подготовить к изданию собрание своих сочинений в девяти томах — привилегия, которой удостаивается не всякий автор.
Иерусалимский Театральный архив и музей им. Исраэля Гура открыл 8 августа в кампусе Еврейского Университета на горе Скопус выставку «Диббук — среди времен и поколений», посвященную столетию постановки «Диббука» в московском театре «Габима», сообщает «Биробиджанер Штерн».
100 лет назад в московском театре «Габима» была поставлена на иврите пьеса С. Ан-ского «Диббук, или Меж двух миров».
Она была написана в оригинале на идише, а на иврит ее перевел специально для этой постановки, осуществленной Евгением Вахтанговым, Хаим-Нахман Бялик.
На идише пьеса была поставлена в конце 1920 года театром «Вилнер трупе» (режиссура Довида Германа). В 1937 году режиссер Михал Вашинский снял в Польше на идише фильм «Диббук».
Однако именно постановка на иврите в «Габиме» имела особый успех. Эта пьеса служила на протяжении десятилетий своего рода визитной карточкой «Габимы», ставшим национальным театром Израиля.
Роберт Кинг. Перевод с английского Светланы Силаковой, lechaim.ru
С историком Холокоста Люси Давидович я познакомился в 1982 году. Я был тогда деканом Колледжа свободных искусств Техасского университета и пригласил ее прочесть — что очень почетно — ежегодную Гейловскую лекцию по иудаике (выбирал лекторов я сам). Собственно, впервые, накоротке я встретился с ней еще раньше: в Нью‑Йорке в старом здании YIVO на Пятой авеню, 1048 (теперь там Neue Galerie ), где Давидович произнесла проникновенную хвалу великому лингвисту‑идишисту Максу Вайнрайху в связи с публикацией труда всей его жизни — «Гешихте фун дер йидишер шпрах» («Истории языка идиш»).
Говорила она живо и по делу, что мне сразу же понравилось, но нам удалось лишь перемолвиться — так сложились обстоятельства. Я, не сходя с места, решил залучить ее в Техас.
Пожалуй, тут я должен откровенно признаться: хоть я христианин, а не еврей, я преподаю идиш на разных уровнях, опубликовал немало статей по истории идиша. Вырос я в Геттисберге в Миссисипи: казалось бы, это не средоточие еврейской культуры, но там, как и во многих городках на юге в те времена, имелась изрядная еврейская община; в старших классах большинство моих друзей были евреи, и у многих из них дедушки и бабушки прибыли с северо‑востока и говорили на идише. Мацу я впервые попробовал на рыбалке с приятелями, на юге Миссисипи. В 1960‑х освоил самоучкой идиш по «Идишу для колледжей» Уриэля Вайнрайха, и мы с женой, чтобы обсудить что‑то тайком от детей, переходили на идиш — наверняка другой такой нееврейской четы на свете не найти.
Люси (я обратился к ней «профессор Давидович», но она замахала руками) прочла нам замечательную лекцию о спорной — точнее, на ее взгляд, ничтожно малой — роли американских левых во время Холокоста; с ее точки зрения, гораздо больше для спасения еврейских жизней сделали седовласые (и консервативные) евреи из истеблишмента.
Именно таким образом Люси Давидович навлекала на себя неприятности, — ее они лишь взбадривали: швыряла этакие историографические «коктейли Молотова» в дотоле тихие и затхлые закоулки, где гнездились вина и двойственность либеральных евреев. Первый шаг в этом направлении она сделала в 1950‑х, оправдав приговор супругам Джулиусу и Этель Розенберг и их смертную казнь: в кругах Давидович такая позиция была настолько радикальной, что я задался вопросом: а остались ли у нее друзья после того, как она опубликовала статьи «Дело Розенбергов: способ “возненавидеть Америку”» в социалистическом «Нью‑Лидере» (1951) и «“Антисемитизм” и дело Розенбергов: новейшая ловушка коммунистической пропаганды» («Комментари», выпуск 14 за июль 1952 года)? Я в меру своих скромных познаний доныне полагаю, что Этель Розенберг не следовало отправлять на электрический стул; вина ее не так велика, как вина мужа, и у них были маленькие дети. Но в готовности Люси занять столь бескомпромиссную и непопулярную позицию было нечто неотразимое.
Люси Давидович в Вильно. Фото предоставлено: Американское еврейское историческое общество
Мы с Люси спелись вмиг. Мы не проговорили и десяти минут, когда она рассказала мне анекдот: по ее словам, она только что услышала его в очереди к кассе в «Забаре» — рассказала на идише. Итак, в вагоне нью‑йоркского метро сидит афроамериканец в черной шляпе, в очках с толстыми стеклами, с головы до пят в черном, с пейсами, читает идишскую газету «Форвертс». В вагон входит еврей‑хасид, смотрит и глазам своим не верит. Нерешительно поерзав, дает волю любопытству — перегибается через проход и спрашивает: «Ир зайт а ид?» («Вы еврей?») Тот поднимает глаза от «Форвертс» и отвечает горестно: «Дос фелт мир нох» («Только этого мне не хватало»). Когда Люси рассказала этот анекдот, я захохотал в голос. И так мы сдружились.
В 1980‑х я часто ездил в Нью‑Йорк по работе и, если удавалось выкроить время, встречался попеременно то с ней, то с ее соседом, жившим напротив Западной Восемьдесят шестой на Бродвее, Исааком Башевисом‑Зингером. Она говорила, что часто видела нобелевского лауреата на улице, но у нее не хватило духа с ним заговорить. А я, хоть и дружил с обоими, даже под дулом пистолета не попытался бы устроить их встречу. Как говорится, «может, я не очень умный, но не полоумный».
Обычно мои встречи с Люси протекали так. Я приезжал к ней на такси с дюжиной роз и бутылкой самого дорогого шотландского виски, который мог себе позволить. Мы пропускали несколько рюмочек у нее на квартире (кстати, с контролируемой арендной платой ), а потом шли в ее любимый китайский ресторан на Бродвее. В квартире она блюла глат кошер: два набора посуды, два набора кастрюль, духовка, прокаленная паяльной лампой, причем прокаливал ее раввин , — все по полной программе; но вне дома кашрут она не соблюдала. Она всегда заказывала креветки в кисло‑сладком соусе, но свинину в кисло‑сладком соусе — никогда.
И мы разговаривали. Я был увлечен идишской лингвистикой и междоусобными войнами в этой узкой, тесной дисциплине, а она лично знала почти всех тяжеловесов, в том числе Макса Вайнрайха, Уриэля Вайнрайха (сына Макса, блистательного и харизматичного лингвиста из Колумбийского университета, автора «Идиша для колледжей»), Зелига Калмановича и Залмана Рейзена.
Как‑то я рассказал ей, что подумываю написать статью об узкой лингвистической проблеме в идишском правописании — употреблении немого алефа (штумер алефа) в словах, начинающихся с гласных «и» и «у». Стандартные правила орфографии YIVO не признают штумер алеф, но он доныне в ходу в некоторых периодических изданиях, а также нередко в неофициальной переписке. По этому вопросу два великих идишских лингвиста (назовем их Икс и Игрек) ожесточенно спорили, публикуя все 1950‑е годы и вплоть до 1960‑х одну полемическую статью за другой и, возобновляя битву, изобретали новые сокрушительные аргументы.
Люси никогда не интересовали мелкие лингвистические контроверзы, и я сразу это заметил, пока мы поедали: я — говядину по‑хунаньски, она — креветки в кисло‑сладком соусе. Она рассматривала меня (этот ее взгляд я про себя называл «хищный зрак Люси») подозрительно и неодобрительно, когти наготове — вот‑вот спикирует и задаст мне взбучку.
Наконец, она решила, что с нее довольно — наслушалась. И, подняв руку, сказала: «Замолчи. Хватит с меня этих лингвистических штучек, о которых ты толкуешь. Я понимаю, о чем ты ведешь речь, но я тебе вот что скажу: Боб, ты несешь ерунду. Ты попал пальцем в небо. Спорят они вовсе не из‑за лингвистики. А из‑за того, что Икс малорослый, дурно одетый, довольно невзрачный, а Игрек — высокий, одетый с иголочки красавец. Любая девушка переспала бы с ним за милую душу. Ничего лингвистического в их споре не было, одна лишь зависть, и больше ничего».
Вот так вот. Сказала напрямик, без обиняков и положила конец моим планам написать об этой заумной академикерстрейт (профессорской болтовне) в идишской лингвистике. Отсмеявшись, я сказал ей: «Что ж, спасибо, отныне я к этой истории на пушечный выстрел не подойду — все, дудки!» Я был признателен Люси за ее прямоту: она меня отрезвила.
Люси — она была такая: говорила без экивоков, прямодушно, а обычно еще и остроумно. Подозреваю, с мужчинами она ладила лучше, чем с женщинами. Несколько женщин, работавших под ее началом или вместе с ней, говорили мне, что по большей части ее боялись. А я не боялся никогда, хотя она, не чинясь, ставила меня на место, если ей казалось, что я в чем‑то неправ.
В основном мы говорили обо всем еврейском и идишском. Я помогал Люси собирать пожертвования на ее проект перевода шедевров идишской и ивритской литературы на английский. Другая страсть всей моей жизни, Индия, была ей ничуть не интересна, и она никогда не упускала случая меня поддразнить. Во время Второй мировой войны Ганди советовал европейским евреям под властью нацистов пассивно принять мученичество. Так говорил Махатма: «Я не считаю, что Гитлер настолько плохой, каким его изображают. Он проявляет поразительные способности и, по‑видимому, одерживает победы без большого кровопролития». А также: «Евреям следовало бы вызваться лечь под нож мясника. Им следовало бы бросаться в море с обрывов». Поэтому меня особо не удивляло, что Люси никогда не находила ничего хорошего в Ганди, Индии и индийцах.
Люси Давидович, урожденная Шильдкрет, родилась в семье «синих воротничков» — рабочих еврейских иммигрантов из Польши. До самой смерти она говорила с бронксским акцентом. Она была если младенцем не «в красных пеленках», то в «розовых», подростком состояла в Молодежной коммунистической лиге. Вначале ей хотелось изучать литературу, но она сменила поприще в 1930‑х годах — тогда остальному миру стало яснее, чем обернется для евреев приход Гитлера к власти в Германии.
В 1938–1939 годах она провела один год в аспирантуре по стипендии для университетских выпускников в Вильно (Вильнюсе) в Литве , где был основан YIVO. Там она познакомилась с директором YIVO Максом Вайнрайхом и даже некоторое время жила в его семье. Благополучно уехала в Америку всего за несколько недель до того, как вспыхнула война и айнзацкоммандо стали входить в Литву и убивать всех евреев, которых удавалось схватить. Этот год, последний год перед разрушением Ерушалайим де‑Лите — Литовского Иерусалима — Люси описала в самой теплой, лиричной и задушевной своей книге «Из тех времен и мест» (1989), великолепно передающей дух жизни и шаткое положение евреев и идиша в этом самом идишском из городов.
После войны она вышла замуж за выжившего в Холокост Шимона Давидовича, лидера бундистов, и, судя по всему, их брак, продлившийся с 1948 года до смерти Шимона в 1979 году, был счастливым; Нэнси Синкофф отчасти описала это в прекрасной биографии «Из левых в правые: Люси С. Давидович, нью‑йоркские интеллектуалы и политическая кухня еврейской истории». А еще Люси решила, что ноги ее больше не будет ни в Германии, ни в Австрии. И решению этому не изменяла.
Ее первая книга называлась «Золотая традиция: еврейская жизнь и мысль в Восточной Европе» (1967). Однако самое большое признание ей принесла — а заодно вызвала самую большую полемику — книга «Война против евреев, 1933–1945» (1975). В ней Давидович утверждала, что Гитлером руководило желание уничтожить мировое еврейство. Он хотел расширить Lebensraum — кто спорит. Он ненавидел коммунизм, и это верно. Но в первую очередь и прежде всего, утверждала Люси, именно ненависть к евреям вела его вплоть до смерти: когда русские стягивали кольцо вокруг Берлина, он покончил с собой. В его завещании, написанном в бункере за день до смерти, говорится о «международном еврействе и его пособниках». Таков, говорила Люси Давидович, был исступленный Lebensmotiv Гитлера: «Смерть евреям!»
Другие историки — а у них профессиональная аллергия на недвусмысленные ответы — придирались к ее установкам, обвиняли ее в небрежении историческими фактами, в их неверном толковании, а также в других ошибках. Но Люси стояла на своем, никогда не уступая ни пяди. Она твердо знала то, что знала. Остальные ее книги не вызывали столь бурной полемики, но у них всегда находились критики, в основном из числа левых. Однако все ее труды замечательно выдержали проверку временем: «Хрестоматия Холокоста» (1976), «Холокост и историки» (1981) — суровая критика историков за увертки и лицемерие при изучении Холокоста; сборник статей, в основном из «Комментари», под названием «На равных: евреи в Америке, 1881–1981» (1982).
Одна из ее статей в «Комментари» — «О том, каково быть женщиной в шуле » — очень понравилась мне своей искренностью и сквозящей в ней горячей привязанностью Люси к традиционному иудаизму. Статья появилась в июльском номере «Комментари» за 1968 год, на заре современного феминистского движения, но Люси никогда, в сущности, не была феминисткой. Она ходила в ортодоксальный шул в Куинсе, эту синагогу посещали представители среднего класса, и Люси она подошла как нельзя лучше. «К своему изумлению — ведь я считала себя современной — я нахожу, что мне нравится перегородка», разделяющая мужчин и женщин. И вот еще: «Разумеется, женщины сплетничают в шуле потому, что такова их женская склонность». В подтверждение Люси приводит цитату из Элияу бен Шломо, Виленского Гаона («гаон» значит «гений, выдающийся знаток»): «Из десяти мер разговоров, отпущенных этому миру, женщины взяли себе девять» .
Да, Люси Давидович не была передовой феминисткой. Но богатство исторических подробностей в ее трудах поднимает их высоко над всеми бинарными разделениями на либералов и консерваторов, передовых людей и ретроградов. Не рискну утверждать, что хорошо понимаю причины Холокоста — почему один считающийся цивилизованным, талантливый народ попытался истребить другой цивилизованный, еще более талантливый народ, но, не будь книг Люси Давидович, я вообще бы ничего не понимал. Предметность описания — вот ее вклад в историю: у тебя возникает ощущение, что ты там был — в гетто пытался схватить гнилые картофельные очистки или в Понарском лесу ждал пули в затылок. Получить представление о трудах и личности Люси поможет бесценная книга, изданная посмертно ее другом Нилом Козодоем: «В чем польза еврейской истории? Статьи Люси С. Давидович».
В 1987 году, когда в «железном занавесе» образовались прорехи и он уже готовился пасть, меня пригласили в Польшу в Краковский университет — участвовать в мероприятии в честь движения «Солидарность», пророчившем крах коммунистических режимов за «железным занавесом». Ягеллонский университет — старейший в Польше, второй по старшинству в Центральной Европе и один из старейших университетов мира, доживших до наших времен. Я решил прихватить свое семейство и повез родных на автомобиле: стартовав из Западной Германии, мы проехали по Чехословакии, Польше и Восточной Германии, а затем вернулись в Западную Германию. Машину мы взяли напрокат в Бельгии, в ней поместились я, моя жена Карен, оба наших сына — Кевин и Майкл (в то время одиннадцати и восьми лет) и моя теща Хелен Расселл.
В этой поездке мы столкнулись с самыми скверными сторонами коммунистического быта. Во всех трех странах все было серое, серое, серое — и жутковатое. В ресторанном меню значилась сотня блюд, на самом деле вам могли дать только картошку и свиную отбивную или бифштекс по‑татарски и, если повезет, — черствый, слегка заплесневелый хлеб. (Мороженое было удобоваримое, но его всегда подавали с консервированным фруктовым коктейлем, который мои мальчишки терпеть не могли. Ой вэй из цу вэйнен .) Раз ты ведешь заграничную арендованную машину, тебе выписывают штраф за самые пустяковые нарушения ПДД — и платить следует тут же наличными самодовольно ухмыляющемуся полицейскому.
Бензин отпускали по талонам, и, чтобы добыть хоть пару галлонов, приходилось отстоять за талонами очередь на почте. Пограничники, казалось, сошли со страниц «Шпиона, пришедшего с холода» Джона Ле Карре: вооруженные до зубов, тупые головорезы («болванес» или «бульваним» на идише), злые, как волки, безмолвные, как истуканы. Пересекать границу при въезде в одну из этих коммунистических стран, да еще и на арендованной машине было так мучительно, что на всю жизнь отвратило моих мальчишек от идей коммунизма.
Еврейское кладбище в Варшаве, чудом — словно его хранила рука Г‑сподня — избежавшее полного уничтожения при нацистской оккупации, стало одним из главных впечатлений от поездки. Там можно почтить память покойных в шрайберс эк — уголке кладбища, где похоронены многие идишские писатели. Приехали мы туда в пятницу в полдень — по меркам коммунистических стран настолько поздно, что кладбищенский сторож, мужчина лет пятидесяти с гаком, уже собирался домой. Он не хотел нас впускать. Я заговорил с ним на идише, и это все изменило. Он устроил нам незабываемую экскурсию по кладбищу, показав коллектор, по которому лазал мальчиком вместе с другими шмуглерами — детьми, которые благодаря своей малости могли выбираться из гетто по канализации и проносить туда еду из города.
Мы все были глубоко растроганы — посещение кладбища стало самым ярким впечатлением от поездки, и я предвкушал, как расскажу об этом Люси. А когда, возвратясь, начал рассказывать, почуял, что увижу «хищный зрак Люси», которого всегда боялся. Что‑то пришлось ей не по сердцу в моем рассказе. «Этот мужчина… Говоришь, он был еврей?» — спросила она. «Да, так и есть, еврей. Мы разговаривали на идише». Насторожившись, я продолжал, рассказал ей все с начала до конца.
Когда я закончил, она спросила: «Ну так, если он еврей, отчего он не уехал из Польши?» Вообще‑то я задал ему тот же вопрос.
«Семья, — ответил он. — И коммунизм: я верю в коммунизм». Я рассказал это Люси. Она с минуту — и минута, как мне показалось, тянулась очень долго — молчала, а затем отчеканила: «Что ж, Боб, я тебе вот что скажу. Я всю жизнь много думала об этом, читала об этом, думала и писала, снова и снова, и вот тебе мой вывод: в жопу всех коммунистов!» Сказано это было с чистейшим бронксским акцентом. Такова была Люси в ударе, бой‑баба росточком «метр с кепкой» (так она сама себя описывала).
Люси Давидович. 1988 г. Фото предоставлено: Американское еврейское историческое общество
Последний раз мы разговаривали за несколько месяцев до ее смерти. Она позвонила, чтобы расспросить про некоего отрицателя Холокоста: тот утверждал, что имеет какое‑то отношение к Техасскому университету. К счастью, отношения к университету он не имел, и мы с Люси поговорили о том, что надо бы повидаться, когда я снова окажусь на Манхэттене. Она упомянула одного известного еврейского интеллектуала, которого ей хотелось пригласить выпить и пообедать с нами, но затем, секунду подумав, сказала: «Нет уж, слишком много он говорит».
Побывать у нее в последний раз мне не удалось. Мне недостает ее до сих пор, хотя прошло без малого 30 лет. Я ее любил, радовался каждой минуте в ее обществе. Каждые пять лет я ухожу в запой имени Люси: перечитываю все ее книги. Каждый год в частном порядке отмечаю ее йорцайт — она умерла 5 декабря 1990 года — безмолвно обращаю молитву к ее душе и к Б‑гу, благодарю за то, что мне был дарован такой друг: этот друг всегда разговаривал со мной с ядреным бронксским акцентом и всегда был готов задать мне взбучку.
15 ава по еврейскому календарю отмечается праздник Ту бе-Ав – День любви
Этот праздник в современности стали считать своеобразным еврейским аналогом Дня влюбленных, празднуемого традиционно 14 февраля, однако изначально значение Ту бе-Ав было иным: согласно Пятикнижию, именно 15 ава прекратился мор, уничтожавший израильтян-выходцев из Египта.
Этот праздник нельзя назвать религиозным сегодня и больше напоминает современный День Св. Валентина. Раньше в этот день незамужние дамы облачались во все белое и отправлялись к виноградникам, где работали холостые парни. Девушки пели и плясали, а парни, конечно же, с нетерпением ждали этого события. Сегодня же влюбленные просто поздравляют друг друга с праздником, а парни в этот день делают предложения своим дамам сердца.
В 2022 году Ту бе-Ав отмечают 12 августа.
* * *
Об истории праздника прекрасно написал Меир Левинов:
Пятнадцатое Ава — день объединения народа
1. Празднование 15 Ава в древности
15-е число месяца Ав помечено в еврейском календаре как праздничный день. Собственно, этой пометкой праздничные мероприятия и ограничиваются: никаких особых обычаев, ничего необыкновенного, обычный рабочий день, разве что молитва в синагогах несколько короче — из нее исключаются покаянные тексты. И это все.
А ведь когда-то «…не было в Израиле праздника прекраснее 15 Ава. Еврейские девушки выходили в сады в белых платьях — одолженных, по обычаю, друг у друга, чтобы никому не было стыдно из-за отсутствия красивой одежды. В садах они водили хороводы, и всякий, кто искал себе невесту, шел туда». Праздник этот существовал с глубокой древности. Еще до установления в Израиле царства, еще до завоевания Иерусалима — уже тогда девушки, желающие выйти замуж, выходили танцевать в виноградники в окрестностях Храма в Шило.
Праздник этот был очень важен. Дело в том, что в те времена каждое из колен Израиля жило на своей территории, и народ скорее походил на коалицию двенадцати «кантонов», связанных между собой только общей религией и соглашениями о военной помощи в час опасности. При этом все колена следили за своим наделом земли, стараясь не дать представителям других колен осесть на своей территории.
Закон того времени разрешал девушкам, владевшим недвижимостью, выходить замуж только за представителя своего колена, чтобы земля не переходила во владение другого колена, и чтобы не было анклавов одного колена внутри другого. Все это помогало сохранить этническую обособленность каждого колена, его обычаи и традиции, но одновременно не позволяло слиться народу Израиля в единое целое.
2. Межобщинные браки — путь к объединению колен в единый народ
Местом встречи колен в то время был Храм в Шило, куда собирались все колена Израиля на установленные Торой праздники. Там старейшины колен обсуждали дела, там заключали договоры и принимали совместные решения. Собственно, именно Храм в Шило и встречи там объединяли колена в единый союз. Однако, союз на уровне руководства еще не делает народ единым целым. Что бы ни думало руководство, народ объединяется в единое целое совсем не по постановлениям сверху. И даже общее прошлое не способно построить единый народ.
Пятнадцатое Ава — праздник, не установленный Торой, возникший сам по себе, как веселье по поводу сбора винограда — именно он дал народу возможность объединиться. В этот день парни и девушки из разных колен Израиля могли познакомиться друг с другом. И именно в этот день старейшины Израиля постановили отменить все ограничения на межколенные браки.
Все исторические события, связанные с днем 15 Ава, — это события, объединяющие народ Израиля. Отмена ограничений на межколенные браки положила начало длительному процессу интеграции евреев в единый народ. Ибо самое главное в национальном единстве — это межобщинные браки, дети от которых принадлежат не только одному колену.
3. 15 Ава — день исправления политических ошибок
В свое время благодаря традиции 15 Ава удалось также справиться с последствиями тяжелой гражданской войны, в которой все колена объединились против колена Биньямина, постановив, что за грехи биньямитян «имя их следует стереть из-под неба». Поставленную задачу колена, к сожалению, выполнили практически полностью: они уничтожили города Биньямина, всех девушек его забрали в плен и поклялись не выдавать своих дочерей за тех, кто выжил. Все же, в конце концов, колена передумали, но, не желая прямо нарушить данную ими клятву, они вспомнили о празднике 15 Ава и послали остаткам Биньямина такое сообщение: «15 Ава, когда девушки выйдут на гуляния в виноградники Шило, приходите, крадите их и женитесь» (понятно, что в те годы в виноградники выходили только те девицы, которые хотели быть украденными).
Другое историческое событие, связанное с 15 Ава, — это отмена пограничной стражи между двумя еврейскими государствами древности, Северным и Южным царствами. После распада царства Соломона первый царь Северного царства счел необходимым установить на границе стражу с тем, чтобы евреи с Севера не ходили в праздники на Юг, в Иерусалимский Храм. Решение чисто политическое, принятое из желания предотвратить религиозное влияние Южного царства на подданных Северного, на практике вело к разделению народа. Но последующие цари Северного царства отменили это постановление, с тем чтобы все могли пойти на праздники в Иерусалим, чтобы евреи оставались единым народом.
4. Там, где не может объединить опасность, может объединить любовь
Вряд ли случайно то, что объединяющий праздник 15 Ава расположен в календаре сразу после дня траура по разрушенному Храму — дня, с которого началось изгнание и в который народ Израиля был вновь разбросан по разным концам света, вновь разделился на отдельные общины. Именно Девятое Ава привело к нынешней ситуации в Израиле, когда для взгляда извне народ представляется монолитным, но внутри страны про всякого израильтянина первое, что выясняется, — это его принадлежность к той или иной общине: марроканцев, русских, йеки, курдов и так далее. К этнографическим различиям добавляются политические лагеря, а к ним — размежевания религиозные.
В этих лаконичных и ёмких высказываниях заложены глубокие еврейские принципы.
По тому, как люди разговаривают, можно многое понять об их ценностях, о том, как они смотрят на мир. В этих 7 выражениях отражается суть главных принципов Торы. Они могут пополнить наш словарный запас новыми ивритскими словами, деликатно добавив в нашу речь мудрость еврейской мысли.
Барух Ашем – Слава Богу!
Барух Ашем (букв. «Благословен Б-г») — одно из самых популярных еврейских выражений. Оно напоминает нам о том, что все в жизни, как хорошее, так и кажущееся нам плохим, исходит из одного источника – от Всевышнего.
Первым, кто в Торе произнес эти слова, был Ноах. Когда закончился потоп, он сказал: «Благословен Б-г, Всесильный Шема». Вторым был Элиэзер, управляющий дома Авраама и Сары. Когда хозяин отправил его в Харан, чтобы найти жену Ицхаку, Элиэзер сразу встретил там Ривку, которая была идеальной претенденткой на эту роль, и потому вознес хвалу Всевышнему: «Благословен Б-г, Всесильный Б-г господина моего Авраама». И, наконец, третьим человеком в Торе, произнесшим «Барух Ашем», был Итро, тесть Моше Рабейну. Увидев зятя после грандиозных событий исхода евреев из Египта, Итро провозгласил: «Благословен Б-г, который избавил вас от руки египтян».
Интересно, что все эти трое, упомянутые в Торе и признавшие, что то благо, свидетелями которого они стали, сотворил Б-г, были неевреями.
Царь Шломо, мудрейший из людей, советовал всегда помнить, что Всевышний присутствует в нашей жизни постоянно: «На всех путях своих познавай Его». Так что выражение «Барух Ашем», которое евреи используют в самых разных ситуациях (от благодарности Б-гу за свое здоровье и за то, что остался в живых, до восторженного возгласа, например, когда обнаружилась упаковка нужных кукурузных хлопьев в магазине), помогает нам помнить, что абсолютно все происходит по воле Творца.
Гам зу ле-това – И это к добру!
Это известное высказывание стало как бы визитной карточкой рабби Нахума, мудреца, жившего в 1 веке новой эры (в Талмуде он упоминается как учитель рабби Акивы). Рабби Нахум видел руку Бога во всем, что с ним происходило. И даже то, что, на первый взгляд, казалось препятствием или плохой новостью, он считал необходимым для духовного роста. Слова «Гам за ле-това» так часто сопровождали его по жизни, что, в конце концов, самого рабби стали называть «Нахум Иш Гам-за».
Мидраш рассказывает такую историю. Однажды рабби доверили важнейшую миссию – доставить драгоценный подарок римскому императору, чтобы убедить его лучше относиться к евреям на Святой Земле. Этим подарком был ларец, полный золота и бриллиантов. По дороге рабби пришлось остановиться на ночлег в небольшой придорожной гостинице, а роскошный ларец, бывший при нем, привлек внимание хозяина этого заведения, который сразу решил проверить, что же там находится, пока путник будет спать.
Обнаружив такие сокровища, трактирщик не смог устоять перед соблазном и украл их, а ларец наполнил землей и камнями.
Утром рабби Нахум почувствовал, что его ноша стала легче, и заглянул внутрь… Нет, увиденное не повергло его в ужас. Со словами «И это к добру» он продолжил свой путь.
Добравшись до Рима, рабби передал ларец императору от лица еврейской общины. А когда Цезарь открыл его и обнаружил землю и камни, его возмущению не было предела, поэтому рабби Нахума бросили в тюрьму. И снова, искренне признавая, что все, что Бог посылает нам, предназначено для исполнения некой высшей цели, рабби Нахум произнес «Гам зу ле-това» и смиренно принял свою участь.
Мидраш продолжает: на суд над рабби явился сам пророк Элияу в образе одного из полководцев Цезаря. Он выразил мнение, что, поскольку рабби Нахум принес этот дар от евреев из Святой Земли, возможно, в нем кроется нечто мощное. «Говорят, когда-то их праотец Авраам победил в войне против четырех царей с их отлично обученными армиями, хотя с ним не было даже 400 воинов, потому что бросал во врагов землю и камни, которые превращались в копья и стрелы, – сказал он. – Может быть, содержимое этого сундука обладает подобной магической силой?»
В то время Цезарь вел очередную войну, поэтому охотно решил проверить такую версию. Он приказал своим солдатам во время боя бросать присланную из Израиля землю во врагов. И – о, чудо! – они смогли завоевать тот рубеж, который никак не удавалось захватить уже долгое время. На радостях император освободил рабби Нахума и удовлетворил просьбу евреев о более снисходительном отношении к ним со стороны Рима. Так благодаря твердой уверенности рабби Нахума, что все к добру, произошло чудо.
Бе-эзрат Ашем – С Б-жьей помощью!
Это еще одно выражение, напоминающее нам о постоянном присутствии Б-га в этом мире. Произнося его, мы выражаем надежду на то, что Всевышний поможет нам в наших делах, если сочтет это для нас добром.
Эту фразу часто произносят, когда действуют в рамках свободы выбора, направляя свои усилия на конкретные цели. При этом не забывают, что, хотя физические средства для решения различных задач часто находятся в наших руках, окончательный результат все же в руках Б-га.
На протяжении многих веков евреи отвечают этими словами на известие о чьей-то смерти. Источник такого ответа в благословении, которое традиционно произносят скорбящие евреи на похоронах близкого человека: Благословен Ты, Господь, Б-г наш, Царь вселенной, Справедливый Судья.
В трудные времена эта фраза напоминает нам, что, хотя наше понимание мира ограничено и сейчас нам кажется, будто хуже не может быть, все же существует более масштабный Божественный план, который преследует исключительно добрые цели, а мы в данный момент просто не в состоянии это постичь.
Мудрецы Талмуда учили, что точно так же, как еврей восхваляет Б-га за происходящие с ним события, которые кажутся ему удачными и хорошими, ему следует признавать присутствие Всевышнего и Его любви, когда происходит и нечто ужасное. Только Б-г как Справедливый Судья может точно оценить траекторию нашей жизни и истинный смысл в ней препятствий и драм, с которыми мы сталкиваемся.
Бе-ацлаха – Успехов!
Ивритское «бе-ацлаха» – это распространенное пожелание успехов. Ваш друг едет на собеседование? Пожелайте ему бе-ацлаха! Сыну предстоит в школе написать сложную контрольную? Бе-ацлаха!..
Эта фраза учит нас многому в том, что касается еврейских ценностей. Тора предупреждает: «Не верь в счастливые времена». Вместо того, чтобы отдаваться в руки «госпоже Удаче», иудаизм учит, что у нашей жизни есть цель, и каждому из нас в этой связи поручена уникальная жизненная миссия, а с ней представлены именно те инструменты и обстоятельства, которые необходимы для реализации данного нам Всевышним потенциала. Вместо того, чтобы желать другим спонтанной удачи в их начинаниях, мы надеемся и желаем им, чтобы они добились успеха в достижении целей. Чувствуете разницу?
Йешар коах – Пусть будет еще больше сил!
Этими словами часто поддерживают людей после хорошо выполненной ими работы, поздравляя их. Вы закончили проект? Йешар коах! Получили повышение на работе? Йешар коах! Буквально в переводе с иврита эта фраза означает «Пусть выпрямится (в смысле увеличится) твоя сила», а литературный вариант: «Пусть будет еще больше сил!»
Сейчас это устойчивое выражение, привычное многим. А появилось оно благодаря приведенному в Талмуде высказыванию еврейского мудреца Рейш Лакиша – он таким образом прокомментировал один из самых драматических моментов в Торе.
Когда Моше Рабейну впервые поднялся на гору Синай, чтобы получить Тору, некоторые из тех, кто ожидал его внизу, у подножия горы, начали сомневаться, что он вернется. И, когда на 40-й день его все еще не было (хотя он обещал вернуться спустя именно этот срок), они решили, что Моше их бросил. На самом деле они ошиблись в своих подсчетах и ждали возвращения своего предводителя на день раньше.
И вместо того, чтобы терпеливо дождаться Моше, они посеяли панику среди всего народа и заставили Аарона создать идола в виде золотого тельца, которому стали поклоняться.
Спустившись с горы в назначенный час, держа в руках скрижали с 10 заповедями, Моше был потрясен развернувшимся перед ним зрелищем.
Моментально оценив обстановку, он понял, что евреи находятся не в том состоянии, чтобы принять на себя обязанность исполнять заповеди, и, чтобы они не навлекли на себя еще больше прегрешений, он не должен передавать им Скрижали Завета.
Если до этого момента Всевышний чудесным образом поддерживал каменные скрижали, чтобы Моше было легче их нести, то, одобрив такое решение своего преданного слуги, Он прекратил действие этого чуда. В результате Моше больше не в силах был удерживать скрижали и выронил их, разбив вдребезги.
Позже он снова поднялся на Синай и вымолил для еврейского народа возможность получить вторые скрижали. А Рейш Лакиш написал – и Талмуд сохранил это изречение на многие поколения, – что, когда Б-г согласился с решением Моше, Он произнес: «Йешар кохеха шешибарта – Пусть выпрямится (увеличится) твоя сила в том, что ты разбил [их]!».
Бли нэдер – Без обета
Это распространенное еврейское выражение произносят, когда человек хочет дать обещание или принять на себя обязательство: «Бли недер, я не забуду отправить чек благотворительной организации, о которой ты мне только что рассказал» или «Бли недер, я смогу прийти на твою вечеринку на следующей неделе». Это значит, что вы обещаете что-то, при этом не давая клятвы (бли – «без», нэдер – «обет»).
В иудаизме обязательство что-либо сделать, произнесенное вслух, имеет силу обета или клятвы. Тора поясняет: «Вот что повелел Б-г: если человек даст обет («недер») Б-гу или поклянется клятвой… То не должен он нарушать слова своего. Все, что он сказал, должен он исполнить». Согласно еврейской мысли, обещание сделать что-то, даже произнесенное мимолетно, обязывает вас выполнить это, каким бы мелким и незначительным оно ни казалось на первый взгляд – ответственность за слова в нашей традиции очень велика!
Евреи часто говорят «бли недер» не потому, что не планируют держать свое слово, а потому что знают: нередко в жизни что-то выходит из-под контроля человека, и в конце концов может оказаться, что он не сможет сделать так, как планировал. В таком случае фраза «Бли недер» гарантирует, что обязательство не было формальной клятвой, хотя выражало серьезное намерение действительно поступить определенным образом.
Это укрепляет еврейскую идею о том, что все произносимое нами имеет значение, а потому мы должны быть осторожны в речи, в том числе давая обещания.
Так что, когда в следующий раз вы скажете своему ребенку, что на днях отведете его в зоопарк, не забудьте добавить «бли недер», помня, что каждый миг, как и вся наша жизнь, в руках Всевышнего, а мы не можем знать весь его замысел.
Сегодня исполняется 140 лет со дня рождения известного еврейского педагога, переводчика и писательницы Елены Хацкелес (Хацкельс, Хацкельсите). Ее методические разработки и рассказы на идиш публиковались в варшавской газете «Фолксштиме». Была редактором «Киндерблат» — детского приложения к газете «Фолксблат» (Каунас, 1931–39), печатала в нем детские рассказы, путевые заметки, переводы произведений детской литературы с европейских языков.
Елена Хацкелес родилась в Ковно (ныне Каунас) в 25.07.1882 г.
После окончания ковенской гимназии училась на историко-филологическом отделении Бестужевских женских курсов в Петербурге.
Некоторое время жила за границей, в частности, в Париже, где сблизилась с русскими эмигрантами-марксистами, затем вернулась в Россию, вела нелегальную работу (под партийным псевдонимом Рохл) в организациях Бунда в Ковне, Вильне, Одессе, неоднократно арестовывалась властями.
После поражения революции 1905 г. посвятила себя педагогической работе. Работала учительницей истории в виленской частной гимназии Софьи Гуревич и в частной еврейской школе.
Со времени оккупации Вильны немецкими войсками в ходе Первой мировой войны (1916–18) проявилось незаурядное дарование Хацкелес как организатора школьной сети на идиш.
Созданная ею система образования стала образцом для Польши, Литвы и других стран Восточной Европы в период между двумя мировыми войнами.
Хацкелес преподавала на созданных ею педагогических курсах для учителей еврейских школ, вечерних курсах для взрослых, в школах, уделяла много времени детскому дому для девочек в Вильне.
Участвовала в создании еврейских учебников и книг для чтения, методических пособий для учителей.
В 1918–20 гг. жила в Москве, осваивала методику преподавания в школах рабочей молодежи.
В 1920 г. вернулась в Каунас, где стала одним из главных организаторов школьного дела и культурной работы на идиш.
Работала учительницей в еврейской средней школе в Каунасе и в ряде еврейских гимназий Литвы, одновременно была членом правления организации “Култур-лиге” (Лига еврейской культуры) – ставившей своей целью развитие образования, литературы и театра на языке идиш, а также еврейской музыки и изобразительного искусства.
После закрытия Култур-лиге (1925) была арестована; выйдя на свободу, организовала (совместно с Ш. Левиным, 1883–1941) Общество по поддержке физического и психического состояния еврейских детей, которое занималось развитием школьной сети на идиш.
В рамках педагогических программ посетила США, страны Европы, Эрец-Исраэль, Советский Союз.
В годы Второй мировой войны жила и работала в Центральной Азии, что спасло ее от Холокоста. После войны вернулась в родной Каунас, стала организатором и директором единственной в городе еврейской средней школы.
Была автором (совместно с М. Елиным, 1910–2000) букваря на идиш «Дер найер алеф-бейс» (1948).
Однако в 1950 г. школа (последняя еврейская школа в СССР!) была закрыта. До 1966 г. Елена Хацкелес преподавала русский язык и литературу в литовской школе, продолжала писать по педагогическим вопросам и путеводителям только на литовском языке, уже не на идише, а на литовском. Умерла Е. Хацкелес в Каунасе в 1973 году.
В обширном наследии Е. Хацкелес (Хальцеските) — ряд учебников и учебных пособий, научно-популярные книги, сборник путевых заметок, рассказы для детей, а также переводы на идиш из Жорж Санд «Крылья мужества» (Вильнюс, 1939), Г. Мало «Без семьи» (Вильнюс, 1940) и многие другие.
22 июля исполнилось 150 лет со дня рождения раввина Шмарьяху-Иегуды-Лейба Медалье
Раввин Шмарьяху-Иегуда-Лейб Медалье
Публикуемые записки принадлежат человеку, одному из многих миллионов, травмированных советскими реалиями не только впрямую, но и невольно. Счастливое детство в окружении зековских будней — неутихающая с годами травма. Некоторые цифровые и прочие несовпадения с исследованиями историков-профессионалов редакция не стала ретушировать.
Если бы в прошлом кто-нибудь предположил, что однажды я буду сидеть в архиве КГБ и читать дело моего деда — одного из самых уважаемых раввинов Москвы, расстрелянного 60 лет назад, — то я бы ответил, что встретить его сегодня на нью-йоркской улице было бы куда более вероятно. Тем не менее, в июне 1997-го, спустя 23 года после нашей эмиграции из СССР, мы прибыли в Москву именно с этой целью. Кроме моего деда, в сталинское время были арестованы наши с женой отцы и многие другие родственники, и мы захотели выяснить об этом правду.
Чиновник, одетый в гражданский костюм, встретил нас в приемной бывшего КГБ, затем проводил в небольшой читальный зал, сделал необходимые копии и даже выдал нам несколько подлинников. Мы попросили у него дело моего деда по материнской линии, бывшего главного московского раввина Шмарьяху-Иегуды-Лейба Медалье, арестованного в 1938 году, и дело моего отца Меера Рабиновича, арестованного тогда же в первый раз.
Можно сказать, что их история отсчитывается с октября 1917 года, когда коммунистическое правительство развязало войну против собственного народа. «К марту 1918 года ленинский большевистский режим, насчитывавший тогда лишь пять месяцев, сознательно уничтожил больше своих политических противников, чем царская Россия — за весь XIX век», — писал Тони Джадт в «Нью-Йорк Тайме» (1997). Позже Сталин уничтожил большинство соратников Ленина. Советский Уголовный кодекс откровенных «политических» статей не имел, но по сути требовал сурового наказания за любые проявления свободы слова и собраний. Однако огромное большинство заключенных в сталинское время не совершали никакого преступления, даже согласно Кодексу. Иметь родственника за границей, получать письма из-за границы, встретиться с иностранцем, даже случайно, — все это могло быть поводом для ареста и «дело» становилось необратимым.
Многие, однако, не совершали даже этих так называемых «преступлений», но они все равно были обречены пополнить несметное число рабов, превращавших СССР в военно-индустриальную державу. Только в одном 1952 году около 12 млн советских граждан были заключенными трудовых лагерей.
Людей, арестованных за так называемую «антисоветскую» деятельность или пропаганду, не судили. Вместо этого в НКВД (прежнее название КГБ) было создано тайное «особое совещание» из трех человек (ОСО). Долгие расследования сопровождались побоями арестантов, пытками голодом и бессонницей — только для того, чтобы заставить их подписать признательные показания. Смертные приговоры выносились на закрытом заседании Военного Суда.
Простая арифметика: средний срок заключения в лагере составлял 10 лет, следовательно, за 16 лет (1937–1953) через лагерно-тюремную систему прошло минимум 19 млн человек. Исходя из того, что арестовывался только один член каждой семьи из 3-4 человек, можно предположить, что жертвами оказались около 65 млн. Тони Джадт называет цифру 20 млн погибших — но, возможно, люди исчезали целыми семьями, и тогда мы получаем 85 млн человек. Так или иначе пострадали все социальные группы, каток государственной машины прошелся по нескольким поколениям.
ДЕД
Мой дед Шмарьяху-Иегуда-Лейб Медалье — выходец из Литвы, родился в 1872 году(прим. ред-ции: в местечке Шавли Ковенской губернии. Его детство прошло в Кретинген (ныне Кретинга). В 17 лет Медалье поступил в знаменитую иешиву Слободки (пригорода Ковно, теперь Каунаса), одну из самых авторитетных в еврейском мире. Проучившись там три года, Шмарьягу Иегуда-Лейб женился и поселился у тестя, бывшего тогда раввином в местечке Кролевец Черниговской губернии), а свою раввинскую службу начал в Туле, губернском центре, сравнительно близком от Москвы. Затем он перебрался в более крупную и эмоционально отзывчивую еврейскую общину белорусского города Витебск. В 1920-х годах его пригласили возглавить московскую Хоральную синагогу, и он перевез всю семью — шестерых сыновей и пятерых дочерей — в советскую столицу. Здесь его дочь Браха вышла замуж за Меера Рабиновича, сына минского раввина. Меер и Браха — это мои родители.
Дети раввина Медалье: Гилель, Борис, Лиля, Зина, Гинда, Гирш, Аврам. 1920‑е годы. Из семейного архива
Нелегко было быть активным религиозным лидером, тем более еврейским, — главный московский раввин постоянно подвергался притеснениям со стороны, властей. Но во времена Большого террора (1937–1938 гг.) о прежней относительной «свободе» приходилось только мечтать. Сидя в архиве бывшего КГБ, я читал отчет капитана Госбезопасности Аронова от 28 декабря 1937 года. Согласно этому документу, «рав. Медалье вступил в противозаконные отношения с рав. Шнеерсоном», который был главой нелегального центра советских хасидов. Аронов потребовал санкцию прокурора на обыск и арест; моего деда арестовали 4 января 1938 года.
Допрашивали его дважды или трижды. Родным языком деда был идиш, по-русски он говорил не очень хорошо и, возможно, плохо понимал суть обвинений. Я не знаю, какие методы воздействия применялись к нему во время допросов. Среди прочих обвинений деду вменялась встреча с неким родившимся в России доктором Йозефом Розеном, агрономом и директором американской организации «Агро-Джойнт». Согласно протоколам допросов, раввин был дружен с отцом Розена, владевшим в дореволюционной Туле магазином красок. Раввин «признал», что периодически получал от Розена деньги для раздачи бедным евреям и взамен снабжал его «клеветнической антисоветской информацией».
Первичную основу обвинений составили протоколы допросов Мануила Шептовицкого, руководителя еврейской общины Москвы. Эти протоколы, составленные на другой же день после ареста моего деда, описывают деятельность фиктивной подпольной антисоветской еврейской националистической организации «Мерказ мизрахи» («Восточный центр»). Шептовицкий утверждал, что евреи, входившие в руководство этой организации, представляли все слои советского общества, при этом он специально выделил Меера Рабиновича и раввина Шмарьяху Медалье. Организация якобы получала крупные суммы денег, опять же от доктора Розена, для раздачи беднякам и учащимся ешив.
Раввин Шмарьягу-Иегуда-Лейб Медалье и его жена Двойра Медалье, 1930-е годы
Несмотря на то, что эта предполагаемая деятельность считалась антипартийной и антисоветской, никаких конкретных ее примеров не приводилось. Следователь на допросах был готов подсказывать Шептовицкому «правильные» ответы, однако, по-видимому, поленился и был вполне удовлетворен той «информацией», которую ему удалось выудить. Шептовицкий, которого наверняка избивали, прежде чем он согласился сочинить весь этот обвинительный бред, был 69-летним больным человеком — и я не думаю, что мы теперь вправе бросать в него камни.
Семья раввина была в полном неведении относительно событий, происходивших в застенках НКВД. Ни письма, ни посылки не принимались. В апреле 1938 года его жена Дебора Медалье написала Сталину. Письмо это прилагается к делу моего деда. В нем говорится:
«”Глас народа — глас Божий”. Товарищ Сталин, наш народ считает Вас мудрым и справедливым другом всех людей. И теперь я нахожусь в такой ужасной ситуации, когда мне необходима помощь мудрого и справедливого друга народа, чей девиз — “чуткость и внимание к человеческому существу…”
Я обращаюсь к Вам как к мудрейшему другу всех людей и умоляю вернуть свободу моему мужу, в невиновности которого я глубоко убеждена… Все эти три месяца я сдерживалась и терпеливо ждала, пока следствие подтвердит невиновность моего мужа. Но прошло три месяца, и конца этому не видно. Поэтому я обращаюсь к Вам, глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович, с просьбой помочь освободить моего мужа.
Единственное, в чем его можно было бы обвинить, — это то, что он раввин. Но, товарищ Сталин, ведь Ваша собственная Конституция гарантирует свободу религий и вероисповедания! Разве можно держать его за это в тюрьме? По Вашей Конституции, гражданина нельзя держать в тюрьме многие месяцы без предъявления ему конкретного и четкого обвинения в нарушении закона. Но мой муж никаких законов не нарушал.
Товарищ Сталин, я умоляю Вас, распорядитесь о пересмотре дела моего мужа и верните ему свободу!..»
Письмо Двойры Борисовны Медалье Сталину
Я не знаю, отражало ли это письмо подлинную веру в то, что Сталин не знал о бесчинствах, творимых от его имени в НКВД, — я помню, что это наивное мнение у многих существовало еще десятилетие спустя, — либо это был просто акт отчаяния. В любом случае, никакого ответа моя бабушка не получила. Накануне Пейсаха она написала еще одно отчаянное письмо Лазарю Кагановичу — единственному еврею в тогдашнем сталинском руководстве:
«…Мой муж — очень религиозный человек, и он не будет принимать пищу с обычной кухни. Поэтому, если он не получит особой еды, он не сможет питаться ничем, кроме хлеба и кипяченой воды… В эти дни проблема с его питанием обстоит еще сложнее, поскольку приближается Пасхальная неделя, когда все религиозные евреи вместо хлеба едят мацу. Учитывая, что без мацы мой муж будет обречен на полнейший голод, я прошу Вас распорядиться, чтобы в НКВД у меня приняли передачу с мацой…
Я позволила себе обратиться к Вам лично из-за срочности дела, поскольку до начала Пейсаха осталось только два дня… Я также обращаюсь именно к Вам, так как верю, что Вы разберетесь в ситуации старого раввина, оказавшегося на Пейсах без мацы вне стен своего дома…»
Заявление Дворы Медалье на имя Л. М. Кагановича с просьбой разрешить передачу мацы мужу в тюрьму перед Песахом. 13 апреля 1938 года. Из семейного архива
Это письмо тоже осталось без ответа, но потом я слышал историю о том, как возле еврейской пекарни остановилась машина и два офицера НКВД купили там мацу. Евреи, стоявшие в очереди, начали перешептываться: «Это для нашего ребе!» Это могло быть правдой, поскольку мой дед действительно во время того Пейсаха и еще два дня спустя был жив. И вот я читаю документы о тех последних двух днях. 25 апреля на предварительном заседании Военной коллегии Верховного Суда под председательством военного судьи Матулевича слушалось:
«Обвинение… осудить Медалье Шмера-Лейба Янкелевича Военной коллегией Верховного Суда Союза ССР…
ПОСТАНОВИЛИ:
1. Согласиться с обвинением и принять дело к слушанию на Военной коллегии Верховного Суда Союза CCР… 2. Дело должно слушаться на закрытом судебном заседании без участия обвинителей и защитников и без вызова свидетелей…»
На следующий день, 26 апреля, «…секретарь доложил о том, что подсудимый был доставлен в суд и что свидетели не вызывались… Обвиняемому были объявлены его права и состав суда…
Председатель объяснил обвиняемому суть обвинений и спросил, признает ли он себя виновным. Обвиняемый ответил, что не признает за собой никакой вины, и отклонил показания предварительного следствия, поскольку они были ложными…
Председатель зачитал показания Фукса о контрреволюционной деятельности Медалье. Обвиняемый Медалье заявил, что эти показания ложные… Он никогда не вел никакой контрреволюционной деятельности.
Председатель объявил судебное расследование оконченным и предоставил обвиняемому последнее слово. Последний заявил о том, что не знал ни о какой контрреволюционной организации.
Суд удалился на совещание. По возвращении председатель зачитал приговор.
ПРИГОВОР
Именем Союза Советских Социалистических Республик
Военная коллегия Верховного Суда Союза ССР… на закрытом судебном заседании в городе Москве 26-го апреля 1938 года рассмотрела дело Медалье Шмера-Лейба Янкелевича…
Предварительное и судебное расследование установило, что Медалье был активным членом антисоветского еврейского религиозного центра, который имел целью свержение Советской власти. В рамках своей контрреволюционной деятельности Медалье был связан с директором американского общества «Агро-Джойнт» Розеном, которого он снабжал клеветническими материалами о ситуации в Советском Союзе…
Военная коллегия Верховного Суда Союза ССР приговорила Медалье Шмера-Лейба Янкелевича к высшей мере уголовного наказания — расстрелу, с конфискацией всего его личного имущества. Настоящий приговор… должен быть приведен в исполнение немедленно».
В тот самый день это и произошло:
«ДОПОЛНЕНИЕ
Приговор о расстреле Медалье Шмера-Лейба Янкелевича приведен в исполнение в городе Москве 26-го апреля 1938 года…
…Лейтенант госбезопасности (Шевелев)»
Приговор по делу Шмарьяу‑Лейба Медалье, утвержденный Военной Коллегией ВС СССР. Апрель 1938. Центральный архив ФСБ
Я представляю это, я вижу, как солдат НКВД надевает на раввина наручники, ведет его вниз по мрачным коридорам, там же достает из кобуры револьвер и стреляет заключенному в затылок.
О приведении смертных приговоров в исполнение родственникам не сообщалось: в приемных НКВД не хотели никаких истерик. Поэтому была выдумана формулировка: «десять лет заключения без права переписки».
— Но скажите хотя бы, куда его отправили? — настаивали родственники, отстоявшие долгую очередь.
— Больше нет информации. Следующий!
Миф о «десяти годах без права…» сохранялся вплоть до смерти Сталина (даже позже), хотя ни одного осужденного в лагерях с таким приговором, ни (тем более) освобожденного никто не видел. Мне было девять, когда закончилась война. Однажды к нам с матерью пришел симпатичный молодой офицер. Это был мой дядя Гриша, военный стоматолог, только что прибывший в короткий отпуск из самого Берлина. Расцеловав нас обоих, он начал говорить на идише — взрослые всегда так делали, если хотели что-то скрыть. Дядя вдруг заплакал, мать же пыталась его утешить. После моих настойчивых вопросов она с неохотой рассказала, что дедушка умер (о чем стало известно, предположительно, в 1942 году) и она только что сообщила об этом своему брату. Когда она сумела это выяснить? И где только она нашла место плакать тайком от меня?..
ОТЕЦ
В моем раннем детстве никакого отца не было вообще. Мать говорила, что он на войне.
— А его могут убить? — спрашивал я.
— Что ты! Он же настоящий герой — а их никогда не убивают!
Но вот победители стали возвращаться.
— Где же мой папа?
— Ну, подожди, не могут же все вернуться сразу!
Меер Рабинович, 20 лет, с матерью Фейгой и одной из сестер (на обороте – открытка со штампом минской почты от 23.2.1914)
Однажды утром, в ноябре 1946-го, он пришел. Вместо военной формы на нем был тулуп. Вероятно, воскресным днем, потому что я был не в школе и даже не вставал. Помню его первые слова:
— Он не болен? Почему он в постели?
Спустя несколько часов он ушел. Я не понял — почему, но моя бедная мать, как всегда, нашлась:
— Когда солдат возвращается с фронта, он какое-то время не имеет права жить с семьей. Я, глупый 9-летний мальчишка, поверил тогда в эту чушь.
— До школы докатился слух, что отец мой сидел в тюрьме. Я это со всей возможной страстью отрицал. Но в конце концов пришел к матери и поставил вопрос ребром. Ей ничего не оставалось, как объяснить мне все: в 1938 году отца несправедливо арестовали, посадили в лагерь на восемь лет и теперь не разрешают селиться ближе, чем в 100 километрах от столицы. С этого момента я начал жить двойной жизнью: одной — искренней, дома, другой — внешне просоветской, в школе и т. д.
Мой отец Меер Рабинович родился в Минске в 1893 году, переехал в Москву после революции. Во время нэпа он вел небольшое дело по производству и продаже карандашей. В 1929 году нэп стал сворачиваться; несколько раз отца арестовывали, до тех пор, пока он полностью не отказался от коммерции и почти от всей своей личной собственности. Семья оказалась в нищете — увы, не она одна!
Тюремная фотография отца, 1949 год.
Так мой отец пошел в рабочие. Руки у него были золотые. Он выучился ремонтировать стоматологическое оборудование, это и стало его профессией. Он был глубоко религиозным человеком и проявлял большую активность в московской синагоге. 9 июня 1938 года его вызвали в местное отделение милиции для исправления документов и тут же арестовали. Не знаю, что такого с ним делали в НКВД, после чего он передал своим следователям такую записку: «Я, Рабинович, заявляю, что готов откровенно описать мою незаконную контрреволюционную деятельность в религиозных кругах в период с 1936 года до момента моего ареста».
На очередном допросе он подробно расписал свои «преступления»: «Когда я был членом ревизионной комиссии синагоги, я был виновен в следующей антигосударственной деятельности: я одобрил выдачу 1000 рублей Шептовицкому на ремонт синагоги, 6000 рублей — на выпечку мацы, 2000 рублей — Фуксу для распространения среди бедных перед Пейсахом. Деньги были получены от… Розена».
Следователя, однако, такое признание не удовлетворило. Он осведомился о сочувствии отца арестованным родственникам его жены, а также о том, занимался ли он сбором каких-либо пожертвований в пользу семей арестованных. Отец не стал отрицать и эти обвинения.
Затем следователь зачитал вслух показания Шептовицкого о собраниях фиктивного общества «Мерказ мизрахи», проводившихся в нашей квартире.
— Теперь вы понимаете, что ваша вина полностью доказана?
И отец согласился. В протоколах допроса ничего не сказано об «особом обращении»: ни о побоях, ни о лишении сна на восемь суток, ни о лампе яркого света, «режущего» глаза в течение всего допроса.
Тем не менее, отец никого никогда не оговаривал в «преступлении» большем, чем сбор денег в пользу семей арестованных. 29 июля обвинение объемом в одну страницу было готово: «М. Л. Рабинович был активным членом сионистской националистической организации и добивался оказания помощи арестованным духовным лицам…»
2 августа, в его отсутствие, ОСО вынесло следующий приговор: «За контрреволюционную деятельность Рабинович Меер Лейзерович приговаривается к заключению в исправительно-трудовом лагере на срок восемь лет».
Мама Броха (Берта) Рабинович: слева – декабрь 1923 г. (20 лет), справа – 1950-е годы
Все эти восемь лет он провел на Колыме — это самое холодное и самое страшное место ГУЛАГа на Дальнем Востоке СССР. Чтобы попасть туда из Москвы, надо было 10 дней ехать поездом и еще не меньше недели добираться пароходом. Визиты родственников не разрешались. Поначалу кроме бараков кругом была сплошная тундра, когда же отца выпустили, на этих землях стоял Магадан — город, выстроенный на крови и костях сгинувших там зеков.
Итак, в ноябре 1946 года отец снял комнату в городке Петушки Владимирской области (в 113 километрах на северо-восток от Москвы) и устроился на местную фабрику агентом по снабжению: такая работа давала ему возможность частых командировок в столицу.
Мы с матерью и сестрой Фейгой занимали две комнаты в большой коммунальной квартире с одним раздельным санузлом на 15 семей. Племянницы отца Соня и Белла занимали крошечную подвальную комнатку. Когда нам провели газ, все поставили в коридоре газовые плиты, превратив его в кухню. Наши соседи постоянно толклись в коридоре, поэтому трудно было пройти незамеченными. По крайней мере один из соседей, Тимофеев, следил за моим отцом и доносил на него. По наивности отец, видимо, думал, что во время командировок может видеться с собственной семьей у нее дома. Но как-то раз Тимофеев вызвал милицию. Отца выгнали, а маму заставили уплатить большой штраф. После этого случая отец останавливался у других родственников и друзей — тех, кто не боялся прятать его.
Правда, был случай, когда отец прожил вместе с нами целых восемь дней и не прятался. Моя мать чем-то помогла участковому милиционеру и, когда наступил Пейсах 1947 года, попросила у него разрешения, чтобы отец провел праздник с нами.
За несколько дней до Пейсаха мать спросила меня, не хочу ли я сделать отцу сюрприз. Она объяснила, что я должен буду запомнить и в определенный момент произнести несколько слов на иврите. Потом русскими буквами написала загадочную фразу, которую я, выросший в полном неведении обычаев, выучил наизусть: «Ма ништана халайла хазэ…»
Дом в Большой Мурте, где отец снимал угол (фото автора)
Представьте себе человека, который провел восемь лет в лагере за то, что исповедовал иудаизм, а теперь сидит во главе стола среди семьи и гостей, возле тонкой фанерной стены, за которой нет ничего, кроме любопытных соседских ушей, в сталинской Москве — во «тьме египетской». Мы читаем вслух об исходе евреев из Египта, и настает момент, когда надо задать четыре канонических вопроса. Повернувшись к матери, отец говорит:
— Больше никого нет, поэтому вопросы задавать должна ты.
— Почему я? Разве я здесь самая младшая? — говорит мать, подавая мне знак. Думаю, никогда мой отец не был счастливее, чем в тот момент.
Кочевое существование отца маршрутом «Петушки — Москва — Петушки» внезапно кончилась в феврале 1949-го. Правительство решило, что всех бывших лагерников надо переправить в Сибирь. На этот раз у отца не было вообще никакой работы, так как власти не брали на себя обязательства заботиться о формально «свободном» человеке. Отец буквально умирал от голода, пока моя мать не привезла ему еды. Через несколько месяцев ему разрешили поселиться в поселке Большая Мурта (в 100 километрах от Красноярска), в Центральной Сибири. Там он нашел работу котельщика на автобазе. В этом поселке я провел три лета в 1951–1953 гг.
Воспоминания о тех летних каникулах остались у меня довольно светлые. Разумеется, жили мы бедно, как, впрочем, и все вокруг. Отец снимал угол в смежной комнате у одной вдовы, крестьянки. У нее был небольшой огород, часть которого она выделила отцу. Еще у нее была корова, и вдова продавала нам молоко и сметану, которую я потом руками сбивал в масло.
Читал я много. В августе окрестные леса переполнялись земляникой, мы собирали ее либо вместе с детьми ссыльных поволжских немцев, либо с отцом по выходным.
Ссыльные не верили, что когда-нибудь вернутся к нормальной жизни. Однажды Фейга спросила:
— Папа, это когда-нибудь кончится?
— Может быть, — отец пожал плечами. — Когда умрет Сталин.
— Сталин? Может умереть?! — спросила ошеломленная Фейга. Отца это развеселило:
— Неужели ты так религиозна? Ты же не думаешь, что он бессмертен!
И Сталин действительно умер 5 марта 1953 года после третьего инсульта и после пяти лет нараставшего антисемитского террора. Народ скорбел.
Отец в ссылке, 1951 или 1952 (фото автора)
К осени 1954 года ссылка закончилась, но права жить вместе с нами в Москве отец еще не получил. Впрочем, запрет не соблюдался, и, по-видимому, соседей не заставляли больше на него доносить. Однако без прописки отец не смог бы найти работу в Москве, поэтому он прописался в отдаленной деревне и уговорил руководство одной московской фабрики, обслуживавшей только подмосковных стоматологов, оформить его на должность разъездного ремонтного мастера. С тех пор он ремонтировал стоматологическое оборудование по всей Московской области и занимался этим даже после того, как получил долгожданное разрешение поселиться в Москве.
Этого дня пришлось ждать 17 лет после первого ареста, о чем говорилось в короткой справке из Прокуратуры СССР:
«Гражданину Рабиновичу Мееру Лейзеровичу
…20 апреля 1955 года Верховный Суд Союза ССР отменил Постановления ОСО от 2 августа 1938 года и от 15 июня 1949 года, закрыл Ваше уголовное дело и полностью Вас реабилитировал».
Следующие четыре года мы наконец-то провели неразлучно, в одной комнате, зато всей семьей. Надеюсь, это были счастливые времена для отца. Однако его здоровье было подорвано, и в феврале 1959 года он умер от обыкновенного гриппа. Ему было только 65.
Последняя фотография отца, по-видимому, 1958 год (фото Беллы Рабинович)
Пересмотру подверглись миллионы уголовных дел, почти все бывшие заключенные были признаны невиновными. Получив спустя десятилетия разрешение дотронуться в архиве КГБ до папки с дьявольской документацией, касающейся нашей семьи, я нашел секретное распоряжение выдать моей матери формальное свидетельство о смерти деда, который, как они продолжали утверждать, умер во время заключения 24 января 1942 года. А потом пришло решение от 7 декабря 1957 года:
«Военная коллегия Верховного Суда СССР постановила: отменить приговор Военного Суда… от 26 апреля 1938 года в отношении Медалье Шмера Лейба Янкелевича в связи с открывшимися новыми обстоятельствами и закрыть уголовное дело против него за отсутствием состава преступления».
Через двадцать лет они стыдливо и обиняком признали преступление деда «небывшим». «За отсутствием состава»…
Но можно ли подобным же способом отменить и состав своего собственного преступления, преступления от имени власти?.. Состав выпущенной однажды пули отменить нельзя.
Павел Лунгин представил фильм о художнике Марке Шагале. Картина «Шагал» была представлена на очной защите проектов игровых авторских и экспериментальных фильмов, состоявшейся 21 июля 2022 года.
В основу сценария будущего фильма лег роман Фридриха Горенштейна «Летит себе аэроплан», рассказывающий о становлении творческой личности и судьбе художника.
– Шагал – это выходец из бедного еврейского квартала города Витебска – захолустья Российской империи. Он родился и вырос в нищете, но при этом вынес из этого еврейского гетто необычный внутренний мир, который пронес на протяжении всей своей жизни. В его время мир горел под Первой мировой войной, была Гражданская война, революция, погромы, – рассказал представитель кинокомпании Golem Films Денис Филинов.
На главную роль создатели фильма намерены пригласить французского актера Луи Гарреля. На роль первой жены художника Беллы Розенфельд рассматривают актрису Элис де Ланкесен.
– У нас будет смешанный состав [актеров], главные роли будут у французских актеров, вспомогательные, предполагается, будут русские, – сказал Денис Филинов.
Что касается действующих лиц картины, по словам Филинова, они представляют симбиоз исторических и вымышленных персонажей.
Съемки фильма пройдут в Санкт-Петербурге, Париже и Витебске. Ожидается, что премьера картины состоится в мае 2024 года.
