Велвл Чернин, Lechaim.ru
27 тевета (20 января) ушел из жизни Григорий Канович, крупнейший русско-еврейский писатель второй половины ХХ века. Именно его неподдельно еврейское русскоязычное творчество вернуло к жизни в 1960-1980-е годы русско-еврейскую литературу — казалось бы, безвозвратно ушедшую в прошлое со смертью в ГУЛАГе в декабре 1938 года Израиля (Сергея) Цинберга и расстрелом в январе 1940-го Исаака Бабеля.
Выбор Кановичем русского как основного языка творчества был не случайным и очень еврейским. Родным языком писателя, родившегося в 1929 году в местечке Йонава (евреи называли его Янове) был идиш. Канович владел этим языком в совершенстве и мог бы на нем создавать свои произведения. Однако, насколько мне известно, лишь один рассказ этого писателя был написан на идише (и опубликован в 1990-е в тель-авивском альманахе «Ди голдене кейт»). Свободно он владел и литовским языком, переводил литовскую литературу на русский, но его собственное творчество на этом языке ограничилось главным образом киносценариями.
Перефразируя Евгения Евтушенко, утверждавшего, что «поэт в России — больше, чем поэт», можно сказать, что Григорий Канович для советских евреев 1970–1980-х годов был больше чем писателем. Он был национальным еврейским писателем, обращавшимся к советским евреям на языке, который к тому времени стал основным или даже единственным для большинства из них. Его выходившие в вильнюсском издательстве «Вага» романы «Свечи на ветру», «Слезы и молитвы дураков», «Козленок за два гроша» и другие зачитывались до дыр евреями по всему Советскому Союзу, далеко за пределами маленькой Литвы.
Лично меня, москвича, буквально потряс в свое время его роман «И нет рабам рая». В нем шла речь об условной Литве начала ХХ века и одновременно о моем поколении советских евреев. Поэтому одно из самых ярких воспоминаний в моей жизни такое: я, совсем еще молодой поэт, пишущий на идише, сижу в Вильнюсе на кухне у Григория Кановича и читаю ему свои стихи. Он слушает, иногда что-то переспрашивает, чуть-чуть хвалит, а потом вдруг задает вопрос, почему я — раз я пишу такие стихи — не уезжаю в Израиль. Я отвечаю мэтру, что собираюсь уехать, как только отпустят.
Пришло время, и Григорий Канович тот же вопрос задал всем советским евреям своим блестящим эссе «Еврейская ромашка». На мой взгляд, в истории нашей литературы этот текст стоит в одном ряду с «памфлетом», как тогда говорили, Шолом-Алейхема под названием «Зачем евреям нужна своя страна».
Григорию Кановичу не только на словах, но и на деле нужна была еврейская страна. Он репатриировался в Израиль и удостоился того, чтобы жить и творить на земле праотцов в течение трех десятилетий.
Да благословенна будет память о нем. Эре зайн онденк.