vesty.co.il, Ольга Черномыс
Знаменитый режиссер Римас Туминас, в августе приехал на три дня в Израиль, чтобы познакомиться с труппой театра “Гешер”, увидеть несколько спектаклей. А уже в октябре он вернется, чтобы впервые поставить спектакль на сцене “Гешера”. В интервью он рассказал, как повлияла на него война в Украине и почему для своей новой работы он выбрал израильский театр.
Римас Туминас родился в Литве, закончил Литовскую государственную консерваторию и режиссерский факультет ГИТИСа. С 1979 по 1990 год работал режиссером в Литовском государственном академическом театре. В 1990 году основал вильнюсский Малый театр и стал его художественным руководителем. С 2007-го был художественным руководителем Московского академического театра имени Евгения Вахтангова. С приходом Туминаса Театр имени Вахтангова стал одним из самых успешных театров России. Последней его работой в театре стал спектакль “Война и мир”, поставленный в 2021 году. 9 февраля 2022 года Туминас уволился из театра и вскоре уехал из России.
– Я хотела начать с другого, но любопытство побеждает: что это будет?
– Это будет “Анна Каренина” Толстого. Так что недалеко я ушел от “Войны и мира”.
– И вы никогда раньше “Анну Каренину” не ставили?
– Нет. Нет. И не очень-то Толстой интересовал меня. Но после “Войны и мира”, когда я прошел весь этот период подготовки и репетиций, все это поменяло взгляд и отношение к его произведениям и к “Анне Карениной” тоже.
– Вы же ставили много русской классики – и “Онегина”, и “Дядю Ваню”, и “Горе от ума”. В 2010 году я видела ваш “Маскарад” в Вахтанговском, это было потрясение. Признаюсь, первый раз в жизни всерьез обратила внимание на Лермонтова, до этого казалось, что он такой…
– Салонный, да?
– А у вас он открылся совсем иначе. Сейчас, в новых обстоятельствах, в связи с войной, многие стали будто бы заново смотреть на русскую классику. Дело ведь не только в государстве, но и в том, что происходит с людьми там. И появились разговоры: может быть, источники жестокости, имперскости этой есть и в русской литературе? Может быть, она и не такая уж великая и не такая уж гуманная? А что вы об этом думаете?
– Я вам расскажу случай, который пережил сам. Это был 1991 год, распад Советского Союза, трагические события в Вильнюсе 11 января. Погибли люди. А до того я поставил “Вишневый сад”, им открылся Малый театр, и спектакль был удачным, популярным. И после этих январских событий, после этого безумия и жестокости все были настроены против всего, что связано с Россией. Не хотели даже произносить на русском имена-отчества. И чтобы спасти спектакль, не отдать его на съедение, я решил, что надо остановить его.
А потом проходит две недели, и я с ужасом обнаруживаю, что сегодня идет спектакль, а я его забыл снять. Что-то меня отвлекло, много событий, время было такое. Я подумал: делать что-то поздно, но зритель-то все равно не придет. Однако наступил вечер, и, к моему удивлению, зал был полон. И тогда мне стало не по себе. Стало стыдно, что я решил все за них. Вроде бы из добрых намерений, но не доверяя.
А люди пришли и показали мне, что они прекрасно разделяют – что есть русское настоящее и что есть кремлевское, советское. Они пришли смотреть русскую классику. Я укорял себя тогда и гордился ими. Похоже на сегодняшний день. В первые недели войны, естественно, реакция была очень сильной, иногда даже слишком: отбросить все русское! И Чехова, и Чайковского, и Толстого. Запахло национализмом.
Это ведь все рядом – от ненависти к национализму один шаг. Дошло до курьезов. В одной передаче на радио слушательница позвонила и спрашивает: “Я вот читаю Достоевского “Братьев Карамазовых” – так мне дальше читать или нет?” Конечно, позднее это безумие немножко схлынуло. Я недавно слышал высказывание министра культуры Германии, которая заявила, что Чехова она не отдаст Путину. Я знаю, что и “Пиковая дама” в Милане будет ставиться, и все возвращаются к тому, что мировое наследие – это мировое наследие. И не надо смешивать с тем, что происходит. Эта война – безумие, но надо сохранять холодный ум и набираться терпения в суждениях.
– Мы в Израиле очень ждали спектакль “Война и мир”, который вы поставили в Вахтанговском театре. Все билеты были раскуплены, а гастроли не состоялись. Символическая, драматургическая даже история произошла – из-за войны отменилась “Война и мир”. Удивительное дело, что вы поставили отчаянно антивоенный спектакль за год до войны, когда никакой войной не пахло. Почему?
– Предчувствие. Мы как маленькие народы прибалтийские ощущали это очень остро. После 1939 и 1940 годов, репрессий, геноцида и еще почти десяти лет борьбы мы генетически, на уровне восприятия готовы к любым колебаниям и опасностям. И мы ощущали очень явственно, что тучи надвигаются. Не зря отношения Литвы и России стали ухудшаться, и я чувствовал эту угрозу, надвигались катаклизмы. Я собирался уезжать, уходить, думал – вот сделаю “Войну и мир” к 100-летнему юбилею Вахтанговского театра и уйду. А ведь первый спектакль, который я поставил в Вахтанговском театре, – Шекспир “Троил и Крессида” – про Троянскую войну. От войны к войне. Вот, если обобщать, – вся моя московская театральная жизнь.
– Я тут открыла “Войну и мир” и вдруг поняла, что в некоторых местах текст звучит буквально как репортажи наших дней, просто невероятно. Не удивлюсь, если спектакль ваш закроют за “фейки” или как там они формулируют.
– Когда уже покинул Москву, Россию, думал, что его снимут. Не только из-за скандалов, связанных со мной, но и из-за названия. Или переименуют: “Операция и мир”. Или “Толстой”. Но, видимо, не смогли пока еще замахнуться на Толстого. Других можно сдвинуть, поменять, режиссера заменить, вычеркнуть, но Толстого, видно, не решаются. Это, конечно, антивоенный спектакль, в нем идет речь о бессмысленности войны как таковой. И есть очень острые фразы. Например, слова Андрея Болконского после Аустерлица, где русская армия проиграла битву с Наполеоном и где он был ранен. После того, что он увидел в армии: коррупцию и самого же Кутузова, самого великого коррупционера, когда он разочаровался во всем этом, уединился, начал строить свою усадьбу. И на слова Безухова: “Отчего вы не служите в армии?” он отвечает: “После Аустерлица? Нет, покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду. Ежели Бонапарт стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии”. Вот такой он опыт вынес из той войны и того позора, который испытала Россия. Об этом не говорил никто. Только Андрей Болконский говорил негромко, но эти слова отодвинули. И мне звонили, предлагали убрать эту фразу из спектакля, потому что, мол, странно звучит сегодня. Но я отказался, объяснил, что в контексте произведения все это имеет другой смысл. А сегодня уже не знаю, звучит эта фраза или нет.
– После “Войны и мира” в интервью вы сказали, что только теперь знаете, что нужно делать в театре.
– Да, к сожалению, истина застывает на наших губах. Не успев сказать, мы умираем. Слишком поздно, может быть. Спровоцировало меня все происходящее в последние годы в театрах в Москве. Просто взбесило и вогнало в отчаяние. На сцене кровь, грязь, мажут друг друга красками, обливают чем угодно. Голые валяются по перьям. Музыка бессмысленная, свет, эффекты, экраны, инсталляции. Все превратилось в шоу, и не в угоду даже зрителю. Пришли однодневные режиссеры, которые хотят прежде всего удивлять и проявлять себя. На что я спрашиваю: а кто тебя просил выражать себя? Вырази другого, автора, актера сделай творческой личностью. Некогда – и не умеют, ей-богу, не умеют. В “Войне и мире” я отбросил все, что умел, и делал то, что не умел. Мы нашли другую методику репетиций, работы, чтобы рассказать историю просто, со вкусом, стильно, быстро, с прекрасными ролями и характерами, с хорошей музыкой, сильным светом, без темноты, без драки. Хотя, кажется, “Война и мир” – столько можно было бы крови вылить! В театрах ведь гордятся, когда цистернами кровь привозят, заливают все вокруг, и думают: вот театр. А театр – это ясность, простота, искренность. Мы нашли такие приемы, что мне казалось, это начало чего-то нового, теперь можно отталкиваться от этого и идти дальше. Гармонизировать мир так сложно, но мы пытаемся из последних сил, призываем: не разрушайте, не разрушайте. Но эта война все выбила из меня. И веру, и желание, все перечеркнула.
– Вы же вырастили там актерское поколение, создали студию при театре.
– Прекрасную молодежь я набрал, с которой мы прошли несколько лет. Я так ими горжусь. Они такие талантливые, такой красоты внутренней и внешней, я не имел и не буду иметь в жизни никогда такого молодого состава, такого ансамбля.
– В одном из интервью вы сказали фразу, которая меня очень тронула, – о том, что Б-г человека делал-делал, потом отвлекся… – ..а человек убежал. И кричит издалека: все нормально, я все знаю, сам исправлю!
– Но что, что не доделал в нас создатель? – Высокомерие, презрительное отношение к другой жизни, к другой истории. Тут рядом и хамство, и измена, и зависть, и все. Вот этот сгусток он не успел у человека поправить.